Современное изобразительное искусство башкортостана. Ко дню рождения марка шагала Комиссар по делам искусств Витебской губернии

В юности Шагал мечтал об одном: рисовать так, как до него не рисовал никто. И он осуществил свою мечту. Его картины не спутаешь ни с чьими, и его письмо не укладывается ни в один «изм». В его творчестве исследователи отмечают немного мистики от сюрреализма, несколько формальных приемов от кубизма, диковатую яркость красок от фовизма. Но это не объясняет причин зрительской привязанности к Шагалу.

Он учился живописи в Витебске, Петербурге и Париже, у уличных вывесок и русских икон. Но внимательнее всего слушал себя: «Я ухожу в свои мысли, взлетаю над миром». Этот художник был настоящим поэтом — нежным, чувственным и сентиментальным. И очень трудолюбивым: он прожил почти сто лет, работая до последнего дня. За год до смерти сделал четыре большие выставки в Риме, Базеле, Париже и Ницце.

Шагал вырос в Витебске — центре еврейской культуры, крупном городе в черте оседлости. Его первым учителем был выпускник петербургской Академии художеств Юрий Пэн (1854-1937). Он так любил талантливого юношу, что на свои деньги отправил его продолжать образование.

В Витебске Шагал познакомился с дочерью ювелира — Беллой Розенфельд. В 1915-м они поженились, в 1916-м у них родилась дочь Ида. Уезжая в эмиграцию, он, как говорится, увез в своем сердце образ города. Когда в 1973-м ему предложили съездить на родину, он отказался.

6 июля 1887 года на окраине Витебска, в районе еврейской бедноты Песковатики, родился Марк (Мойша, Моисей) Шагал. «Но главное, родился я мертвым,- писал художник позже — Не хотел жить. Как будто насмотрелся картин Шагала».

1906-1910. Уезжает в Санкт-Петербург. Берет уроки живописи, участвует в выставках. Перебирается в Париж, знакомится с Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Гийомом Аполлинером, Фернаном Леже, Жоржем Браком.

1918-1920. Живет в Витебске, назначен губернским уполномоченным по делам искусств. Приглашает для работы петроградских художников. После того как его ученики дружно перешли в класс Малевича, покидает город.

1923-1941. Живет во Франции. Занимается живописью, становится знаменитым. В 1933 году по приказу Геббельса картины Шагала сжигают в Мангейме на выставке «Большевизм в искусстве». Спасаясь от фашизма, уезжает в Америку.

В 1947 году возвращается в Европу. Селится в городке Сен-Поль-де-Ванс, где и живет в кругу семьи до конца жизни (1985 год). Расписывает плафон в парижской «Гранд-опера», делает витражи для здания ООН в Нью-Йорке.

«Молчат пророки, глотки надорвав» , – эта строка, написанная на идиш, звучит сегодня песнью песен. Никто как Марк Шагал. Его слова – свидетельство немого бессилия ума накануне катастрофы – «молчат пророки». В его образах, восторженно приятных, тонут (тают) серятина, страдание и страх. И девочка, раскрывшаяся в цветок, держит в руках минору – «Сон Иакова» (1954). 54-ый – у Шагала своя французская студия, и фотография есть, где он в зеленых штанах у мольберта.

Марк Шагал (1887-1985) – очень странный авангардист. Жизнь в еврейском местечке научила его мыслить нетрадиционно. Он не отвергает старые формы, как это делает , называвший все прежнее без сентиментальности «бабушкиным кошельком», но соглашается – жить надо новым и настоящим. И вместо манифестов у него - стихи. Шагал – более чем странный авангардист: он находит в прошлом поддержку себе, в своих «чудаковатых родственниках». Сезанн, Рембрандт – это его родное.

Дядя Нех, Дядя Лейба, Дядя Юда, Дядя Исраель… и читаешь эти имена как молитву. Отдельного упоминания достоин дядя Зюся. Шагал – это авангард, в котором нет любви к Маяковскому, а есть - к Блоку, Есенину. «Мы хотели вместе сбросить бремя / И лететь…» , – смятение чувств, в поэзии зафиксированное Блоком, Шагал расцветил и привел в соответствие с желаниями человека, свежий воздух у него имеет свой цвет – голубой, а глубокая молитва – синий. И небо перестает быть перевернутым корытом.

Дядя Нех «играл на скрипке, играл как сапожник» (если бы у меня была сейчас возможность включить звуковую дорожку, в наушниках бы заиграл «Музыкант» Окуджавы , на youtubе иллюстрацией ему – Шагал, так что я в своих ассоциациях не оригинален). «Играл как сапожник», а слышится – как Б-г. Б-г не должен быть назван, то, что мы сейчас трясем это слово, говорит о нас с не лучшей стороны - «Слова не нужны. Всё во мне» . Но вернемся к Дяде Зюсе, парикмахеру, Кларку Гейблу Могилева (пусть информированный читатель меня поправит – принц Лиозно).

«Дядя стриг и брил меня безжалостно и любовно и гордился мною (один из всей родни!) перед соседями и даже перед Господом, не обошедшим благостью и наше захолустье». («Моя жизнь», Марк Шагал, 1922).

Читателю предлагается оценить, сколько любви и юмора автор мемуаров вкладывает в это слово «захолустье», краски жизни которого ныне парят под потолком Гранд Опера. «Я и деревня» (1911) - в самом названии заметна дистанцированность художника от родного Витебска и их взаимное притяжение. Он будет уезжать и возвращаться, пока в один из дней не эмигрирует окончательно, c левого берега Двины – на правый Сены. Дядя Зюся – первый в жизни Шагала, кто восхитился им, художник взрослеет в его цирюльне: «брил меня» означает не что иное, как обряд инициации.

Одинокий мечтатель, и кобыла у него «улыбается в траву»; о Дяде, в руках которого не бритва, а смычок, художник напишет по-другому, но столь же трогательно: «играет на скрипке перед окном, заляпанным дождевыми брызгами и следами жирных пальцев» , играет руками, которыми только что загонял коров. Да, еще Дядя Юда: «лицо у него желтое, и желтизна сползает с оконного переплета на улицу, ложится на церковный купол» . Читателю снова предлагается оценить красоту фразы.

Шагал не делит людей на тех, кого бы он нарисовал быстро, и над кем надо было бы потрудиться, но замечает: Дядю Юдю «я бы мигом нарисовал» . Блок выразил несостоятельность жизни и наши несбывшиеся мечты, у Шагала мечта безобманчива и бесхитростно обнажена. Его «предощущение чуда» ясно противоречит блоковской «дремоте тайны». Нет в руках отца, пахнущих селедкой (или в руках Дяди Неха, пропахших коровьим навозом), никакой «тайны», хотелось бы, чтобы эти руки работали меньше и легче. Шагал благодарен не за хлеб в достатке, не за 27 рублей до Петербурга:

«Я один понимал отца, плоть от плоти своего народа, взволнованно-молчаливую, поэтическую душу»

Путешествуя, все отчетливее видишь, что мир несовершенен, нужно научиться жить с этим, жить без иллюзий, но в довольствии и душевном покое – к этому знанию, интуитивно, Шагал приходит, наблюдая отца, и за это он благодарен ему, еще не старому еврею, сыну кантора (священник, нараспев читающий молитвы). Этого пояснения в скобках не достаточно. Дед - еще торговец и мясник. Марк мальчиком помогает старику, и на заднем дворе, в хлеву, как под сводами синагоги, ему открывается тайна, в которую Блок не был посвящен – не более в руке человека тайны, чем в копыте животного, и проявляется она под ножом палача в страдающем взгляде…

…то, что ищет Шагал в поэте, – и находит в Блоке, в Есенине – боль и переживание, «печаль, печаль моя»; как душа прошлого века он шатается – шагает - по петербургским переулкам, и совершенно справедливо теперь обыгрывается его фамилия в прошедшем времени. Революцию ждали, как совершенную женщину, она обернулась стервой, и навстречу идут «молодые мужчины, уродливые, наглые и торопливые» .

Блок в своем кабинете на набережной реки Пряжки, куда чуть не явился с тетрадкой своих стихов начинающий художник, пишет статью, в которой сразу усмотрели подражание Ницше (поэт и не скрывал), «Крушение гуманизма». Шагал разнообразил Витебск, к юбилею, но в облике жертвенной коровы вывел художника, «жертву катастрофы». Шагал не придумывает революции поэтических метафор, он называет ее прямо – катастрофой, и желтый огонь миноры – это ли не «крик души»? Его же собственное звонкое сопрано в коровьем мыча…

…взволнованном молчании.

Шагал – депрессивный меланхолик, зря я затеял писать о нем, но раз уж так вышло… Антиномия Шагала «не волнует – молчу, волнует – высказываюсь», «взволнованно-молчаливая», в этом есть противоречие, то есть антиномия – это его трактовка национального сознания. «Улыбнись, удивись, усмехнись, посторонний» . Это к тому, чтобы не преумножать уродливых, наглых, торопливых. Всё в творчестве Шагала направлено против них, «агрессивно-послушных», а это было время, когда с голов слетали шляпки соломенные (о чем вспоминает в «Горящих огнях» жена Белла), легкости необыкновенной, и ворота в Кремль не запирались.

Заказ, полученный им до войны, на иллюстрацию Библии, Шагал отрабатывает в течение всей жизни, а начинал он как иллюстратор Гоголя. В год, когда Шагал заканчивает «Белое распятие» (1938), Бухарин из внутренней тюрьмы Лубянки напишет Сталину предсмертное: «…нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся» . Бухарин умирает, не понимая того, что открылось Шагалу в хлеву, на заднем дворе, той тайны, над которой сломался и Блок – не потому ли Шагал постеснялся показать ему тетрадку своих стихов?..

«Я тяну к ней руки, обнимаю морду, шепчу ей в ухо: пусть не думает, я не стану есть ее мясо; что же еще я мог?»

Это и раскаяние Иакова, обманывавший будет обманут, и причитания самого Шагала... Существует взгляд, что искренность искупает, искренен - и сразу лестница с неба, и вдоль нее блуждающие ангелы, тех, кто не искренен, отсеивают. Бухарин, смешно сказать, ровесник Шагала, даже младше на один год, но он не понимает главного: искренность сама по себе не оправдывает. Нет Ангела, чтобы отвести нож, но есть ангел, чтобы вручить лиру. К слову, увидевшими его, будут называть Шагала, а затем еще одного, погребенного в земле Франции, – Андрея Тарковского.

Настоящий сатирик всегда одинок – он безжалостен к себе и окружающим. Прежде всего - к себе. Себя Шагал рисует искаженным, почти с заячьей губой, можно подумать, что он себе отвратителен. Долгожитель, покоривший Монпарнас, и робкий ненавязчивый юноша, с лицом «белым как мел». Скромный сельский учитель и большой художник Иегуда Пэн таким представляет его на своем портрете: и рубашку надел зеленую, и в руки дал палитру, словно лиру Ваганту, и узнаваемая синева от бритвы Дяди Зюси.

«Он не похож ни на друзей, «…» ни на кого. «…» Спутанные кудрявые волосы «…». И каждый глаз смотрит в свою сторону» . (Из воспоминаний Беллы), если приглядеться к портрету первого учителя - сходство есть.

Сопереживание в живописи едва ли возможно, каждый завидует, каждому нужно своё, но есть ли в мире художник, который бы сказал, что Шагал в чем-то плох? Мне в это трудно поверить. Шагал – учитель многих и сегодня, и каждый день, один начинающий художник забывает пририсовать его взлетающей крестьянке ноги. И, правда, если можно объявить творческий конкурс «Зеленый луч звезды Есенина», почему нельзя произвести на свет летающего скрипача?.. На могиле у Гоголя горела лампада, ею, припадая руками к решетке, любовался Есенин.

Полет «Над городом» (1914-1918), с плавающей датировкой, о настроениях от свадьбы с Беллой (1915), и «Перед судом» Блока (1915) – это прекрасное совпадение, бессвязное… никак не соотносящиеся части... но иллюстрирует то, общее, что над человеком. В «Войне» (1915) того же года слепой еврей с котомкой, за его спиной в окне прощаются влюбленные, их оплетает, по выражению Беллы, «нескончаемая словесная нить» с названиями стран.

Люди все равно что пыльца, куда занесет их ветер – там и осядут, и вся человеческая жизнь – дистанция от детства. Крик души, интуиция, данная клятва – это та канва, по которой строится творчество Марка Шагала.

В качестве послесловия:
«Марк Шагал» (1982) .
(стихи Р. Рождественского в исполнении В. Берковского).

Жизненный путь Марка Шагала (1887-1985) - это целая эпоха, и все главные события, вошедшие в мировую историю ХХ столетия, нашли свое отображение в творчестве этого художника. Выходец из белорусского Витебска Марк Шагал был графиком, живописцем, театральным художником, монументалистом, одним из лидеров мирового авангарда ХХ века. Он создавал свои произведения в разных художественных техниках: станковая и монументальная живопись, иллюстрации, сценические костюмы,скульптуры, керамика,витражи, мозаика. А еще выдающийся художник писал стихи на идише.

Мойша Сегал - уроженец Витебска

https://static.kulturologia.ru/files/u21941/00shagal-0020.jpg" alt="Авангардизм Марка Шагала." title="Авангардизм Марка Шагала." border="0" vspace="5">

За знаниями в Петербург с 27 рублями в кармане.

Марк, был прилежным учеником: получил традиционное еврейское образование в родном городе и постиг азы изобразительного искусства в художественной школе живописца Юделя Пэна. В 1906 году юноша объявляет отцу, что уезжает в Петербург для поступления в Рисовальную школу. Отец, швырнув сыну 27 рублей, сказал: «Что ж, поезжай, если хочешь. Но запомни: денег у меня больше нет. Сам знаешь. Это всё, что я могу наскрести. Высылать ничего не буду. Можешь не рассчитывать».

В Петербурге Марк своими работами поразил членов приемной комиссии, и был принят сразу же на 3–й курс.

Комиссар по делам искусств Витебской губернии

Две революции, одна за другой произошедшие в России, принесли новую жизнь, которая казалась Марку "новой античностью", где вновь рожденное искусство должно было расцвести и окрепнуть. Шагал, вернувшись на малую родину был назначен уполномоченным комиссаром по делам искусств в Витебской губернии. Сам Луначарский выдавал ему мандат.

28 января 1919 года при содействии Марка Шагала было открыто Витебское художественное училище, которым он и руководил некоторое время. В те годы, будучи уполномоченным, он даже издавал декреты об искусстве.

Скульптуры и керамика Марка Шагала

Скульптуры малых форм Шагала практически неизвестны широкой публике. Этот вид искусства мастер открыл для себя в 1949 году, когда поселился в Вансе на Лазурном берегу Франции. Художник, очарованный разновидностью камней на этой земле, серьезно начал заниматься резьбой. Он изучал новые материалы через керамику и скульптуру на протяжении тридцати лет.

Известно около ста его скульптурных работ малых форм на библейские темы, вариации на тематику отношений мужчины и женщины. Некоторые из них перекликаются с формой изображения доисторического и средневекового искусства.

Витражи Марка Шагала

В 60-х годах Шагал постепенно перешел на монументальные виды искусства: мозаику, витраж. В эти годы он по заказу правительства Израиля создает уникальные мозаики для здания парламента в Иерусалиме. Успех повлек за собой внушительные заказы на оформление мозаиками и витражами религиозных храмов.

Шагал стал единственным в мире художником, чьими монументальными работами декорированы культовые сооружения сразу нескольких конфессий: синагог, лютеранских храмов, католических костелов - всего пятнадцать зданий в США, Европе и Израиле.

https://static.kulturologia.ru/files/u21941/00shagal-0034.jpg" alt="Витраж. Сотворение мира.

Картины Шагала в рейтинге самых похищаемых произведений искусства

По данным, составленным компанией Art Loss Register, Марк Шагал вошел в рейтинг художников, чьи работы пользуются наибольшей популярностью среди похитителей картин. Спрос на его станковую живопись и графику в преступном мире уступают в популярности лишь Пабло Пикассо и Хуану Миро. Похищенными числятся более пятисот работ авангардиста.

Предсказание цыганки

Существует легенда, как цыганка нагадала еще в детстве Шагалу долгую и наполненную невероятными событиями жизнь, и что будет он любить одну необыкновенную женщину и двух обыкновенных и умрет в полете. И действительно, предсказание сбылось. Марк Шагал был женат трижды.

Первая жена - Белла Розенфельд, дочь витебского ювелира. С ней Шагал вступил в брак в 1915 году. В 1916 году у них родилась дочь Ида, которая впоследствии стала биографом и исследователем творчества художника. Белла умерла от сепсиса в сентябре 1944 года.

Вторая жена - Вирджиния Макнилл-Хаггард, дочь бывшего британского консула в США. От этого брака у них родился сын Дэвид. В 1950 году после переезда во Францию Вирджиния, забрав сына, сбежала от Шагала с любовником.
любовь к Белле Розенфельд длиной в 29 лет, Марк Шагал пронес через всю свою длинную жизнь. Она оставалась Музой до самой смерти художника, который отказывался говорить о ней как об умершей.

Шагал Марк Захарович (1887–1985)

Когда Марку Шагалу шел уже девяносто восьмой год, он жил во Франции. Совсем незадолго до кончины он вдруг решил, что находится в своем родном Витебске. Французский пейзаж представлялся витебской окраиной, где теснятся маленькие домишки, торгуют лавочники и никуда не спешат прохожие. Ему все казалось: вот-вот придет отец с работы, достанет из кармана маленькие подарки, зажжет керосиновую лампу и начнется привычный вечер. Жизнь как началась, так и закончилась. Призрак родины никогда не оставлял живописца; так или иначе, все его творчество было связано с Россией, что бы он ни изображал - даже рай небесный, даже библейские долины и праздник музыки…

Марк Шагал родился на окраине Витебска. Его отец служил у купца, торговавшего селедкой, мать занималась своей лавочкой. Кроме Марка, в семье было девять детей - семь сестер и два брата. Принято считать, что Шагал является чуть ли не самоучкой, однако на самом деле все обстоит далеко не так. Образование Шагала было фундаментальным и профессиональным в техническом отношении, однако его творческая натура неустанно искала собственный путь в искусстве. Начальное художественное образование Шагал получил в Витебске у Ю. Пэна, ученика П. Чистякова. По своей инициативе Пэн организовал в Витебске художественную школу, где Марк если и не успел в полной мере изучить мастерство живописца, то приобрел умение создавать профессиональные живописные композиции. Далее это умение было отшлифовано в нескольких художественных студиях Петербурга, важнейшей из которых оказалась студия Е. Званцевой, где преподавание вели крупнейшие представители объединения «Мир искусства» М. Добужинский и Л. Бакст.

Петербургские впечатления Шагала нашли выражение в работах, которые можно считать своеобразным дневником, где отразились самые разнообразные влияния различных систем цветового построения полотна - это импрессионизм, манера П. Гогена и художников «Мира искусства», «Голубой розы». Единственное, чего не было в ранних композициях Шагала, - академизма. Живописец всегда стремился к широкой обобщенности цвета.

Ярким примером ранних образцов творчества Шагала служит «Маленькая комната» (1908), где декоративность берет верх над тщательностью проработки форм. Объемное изображение отступает перед силуэтными абрисами. Вся композиция представляется неустойчивой, плывущей, дрожащей от неясного волнения. Окраска предметов далека от реальной и больше напоминает ковер, цветовая гамма создается в розовых, коричневых и светло-зеленых тонах. В результате бедная комнатушка деда из Лиозно превращается в некое видение, красочное и праздничное, которое лишь немного потревожено каким-то тайным беспокойством.

Подобная двойственность вообще свойственна петербургскому периоду Шагала. Здесь смешаны тревога и восхищение; художник старается быть верным непосредственному впечатлению, но в то же время постоянно отходит от него. Вероятно, именно из-за этого в работах раннего периода так сильны примитивистские тенденции, хотя в данном случае имеет место не наивность, а непосредственность изображения. Доверчивость способствует свободному упрощению в творчестве живописца.

Однако одновременно с такими примитивистскими картинами мастер создает и работы, в которых звучат почти классические интонации. Таковы «Марья-Сенька» (1907), «Автопортрет с кистями» (1908), «Моя невеста в черных перчатках» (1909).

Особенно интересным представляется «Автопортрет с кистями», где отчетливо прослеживается классическая тема. Шагал изображает себя в традиционной позе художника, стоящего перед невидимым мольбертом. Цветовое решение также классическое - строгий черный костюм, ослепительно-белый воротничок, коричневато-золотистый цвет лица. Похоже, Шагал хочет показать свою приобщенность к миру высоких художественных ценностей и изображает себя в облике старинного мастера. Шагал чувствует себя равным среди равных на пиру великих. Безусловно, в подобной трактовке присутствует желание самоутвердиться, о чем свидетельствует подчеркнуто-горделивая поза автора. Однако все это - не более чем игра, театр.

Портрет невесты художника Беллы полон откровенного восторга и даже любовного преклонения. В этой работе также учитываются классические традиции. Фигуру девушки Шагал размещает на первом плане, и она занимает по высоте все полотно, что напоминает об образцах эпохи Ренессанса. Уроки Гойи и Веласкеса чувствуются в контрастах между темным фоном и белым платьем. Здесь присутствуют лишь незначительные вкрапления узорчатой скатерти, зеленой ветки, лилового берета и броши такого же оттенка. Впрочем, у французских импрессионистов, в частности у Эдуарда Мане, также встречается похожая цветовая оркестровка.

Если предыдущие работы, несомненно, связаны с классикой, то чуть позже Шагал обращается к идеям русских символистов. Программной считается работа художника «Деревенская ярмарка (Кермесса)» (1908). По свидетельству современников, сюжет полотна во многом был навеян постановкой «Балаганчика» А. Блока в театре В. Ф. Комиссаржевской. Однако впечатления от представления воплощены в совершенно другом мире, живущем по иным законам. Произведение Блока обладает своей внутренней логикой и единством. В то же время Шагал сочетает порой совершенно разнородные фабульно-предметные элементы, которые лишь при долгом рассмотрении складываются в некую общность.

На первом плане художник изображает лежащую плоскую фигурку клоуна (у Блока: «Пьеро… беспомощно лежит на пустой сцене в белом балахоне с красными пуговицами»). На полотне Шагала все именно так и показано, нет только красных пуговиц. Есть и еще интересная деталь. Пьеро сжимает в руках красную керосиновую лампу, которая так часто встречается на полотнах художника, посвященных Витебску. Этот светильник и освещает все происходящее. Первая половина композиции погружена во мрак ночи, а фон озаряется золотистыми отблесками заката, которые достигают переднего плана и смешиваются с лучами светильника. Подобное смешение дает начало особому действу, где переплетаются реальность и наваждение, тем более что и на дальнем плане видна весьма существенная деталь - балаганчик-театр. В центре показана похоронная процессия, медленно движущаяся за гробом. Таким образом художник хочет сказать, что жизнь и смерть - понятия условные, и границы между ними порой установить чрезвычайно трудно; рядом живут радость и грусть, высокое и приземленное.

Картины Шагала петербургского периода характеризуются на первый взгляд бессмысленным скоплением людей, которые движутся в неизвестном направлении. Подлинна в этих композициях только жизнь памяти. Особенно показательна в этом отношении работа «Покойник» (1908). Здесь снова изображены сразу два источника освещения - желто-зеленый рассвет и полыхающее пламя больших свечей, стоящих вокруг тела покойника, лежащего прямо на мостовой. Подобная ситуация представляется нарочито условной. Улица небольшого городка пустынна, покойника провожают в последний путь лишь горящие свечи; кроме того, странным кажется на первый взгляд, что он не положен в гроб и лежит на земле. Скорее всего, в данном случае Шагал обращается к стилю древнерусской иконы, который прежде всего предполагает определенное мировосприятие, где человек и окружающая его среда сопоставляются чрезвычайно свободно. Художник поместил действие в открытом пространстве, как это делали иконописцы, видевшие пространство «панорамным» зрением, во вселенском масштабе. Это пространство настолько велико, что представляется абсолютно невозможным показывать интерьеры и детали.

В это же время Шагал исполняет ряд картин, представляющих собой, по сути, притчи. Такова композиция «Рождение» (1910) - итоговая и для петербургского периода, и для всего творчества мастера. Эта тема была чрезвычайно популярна в среде русских символистов; она завораживала своей тайной, гранью между реальностью и небытием. Оригинальность Шагала состоит в том, что он прост и далек от изысканности, он не боится житейской прозы, но в то же время поднимается до почти пророческих предчувствий и высокого драматизма.

Полотно состоит из двухчастного действия. Основная сцена рождения находится слева, где откровенно и приземленно изображены лохань с водой и искаженное лицо женщины. И тем не менее зрителя не оставляет ощущение того, что перед ним разворачивается поистине торжественное событие. Пестрый полог над кроватью раздвинут наподобие занавеса, который позволяет увидеть зрелище мировой значимости. Повивальная бабка, в руках которой находится младенец, стоит прямо на кровати; ее осанка строга, а взгляд суров и отрешен. Она вглядывается вдаль, как будто видит перед собой огромную толпу. Таким образом, появление на свет человека становится актом великого значения, поскольку обязательно преображает житейскую среду. В правой части картины действие по характеру тревожно-взволнованное: в двери дома толпой заходят мужчины и корова. Вероятно, в этом мотиве слышны отголоски евангельского сюжета о поклонении волхвов, направляющихся в хлев, к месту рождения Христа-спасителя.

Летом 1910 года Марк Шагал приехал в Париж. Его слова о мировой столице искусств звучат с подкупающей искренностью: «Париж, ты мой второй Витебск!» Впрочем, сначала художник не мог избавиться от чувства неуверенности и растерянности, преодолеть которые удалось лишь благодаря критику Я. Тугенхольду, также жившему в то время во Франции. Художник вспоминал впоследствии: «Никого не знал я в Париже, никто меня не знал. С вокзала спускаясь, смотрел я робко на крыши домов, на серый горизонт и думал о моей судьбе в этом городе. Хотел вернуться на четвертый день обратно домой. Мой Витебск, мои заборы… Но Тугенхольд взял в руки мои полотна… Он начал, торопясь, звонить одному, другому, звать меня туда, сюда… Не раз допрашивал я его, как я должен работать, и я часто, признаюсь, хныкал… Он утешал…»

Однако конец всем колебаниям положило знакомство с Лувром. Париж дал Шагалу небывалую возможность самореализации, здесь произошла «революция взгляда» художника. В старости мастер говорил о французском искусстве: «Я мог вообразить все это в моем далеком городе, в кругу моих друзей. Но я, видя собственными глазами то, о чем я только говорил вдалеке, всасывал в себя впечатления: эта революция взгляда, это вращение цветов, которые спонтанно и осознанно погружаются один в другой в потоке обдуманных линий, как этого хотел Сезанн, и свободно доминирующих, как указывал Матисс. Этого я не мог видеть в моем городе… Пейзажи, образы Сезанна, Сёра, Ренуара, Ван Гога, фовизм Матисса и многое другое меня ошеломили. Они привлекли меня как природный феномен».

М. Шагал. «Суббота», 1910 год, Музей Валлраф-Рихартц-Людвиг, Кёльн

В результате полученных впечатлений начинает меняться живописная манера Шагала, хотя и в петербургский период он был уже сложившимся художником. Тем не менее влияние французской живописи бесспорно. Так, на первом из парижских полотен - «Суббота» (1910) - уже проявилась невиданная до этого динамичность, усложненность пространства и насыщенная эмоциональность - и все это исключительно за счет выразительности колористической гаммы. Стена комнаты представляется вибрирующей - настолько сложные цветовые оттенки ее составляют - зеленые, желтые, коричневые, красные, фиолетовые. Золотистый круг в центре кажется не светом керосиновой лампы, а солнечным сиянием. Это не только настоящее пиршество цвета, но и удивительное настроение, где тревога соседствует с радостью, беспокойство - с восторгом. Герои картины как будто переживают потрясение: даже тела их, прижатые к стульям, изогнуты неведомой силой. Быть может, невероятное известие несет гость, входящий в дверь? Быть может, к этому событию стремится время так, что погнуло даже часы?

М. Шагал. «Я и деревня», 1911 год, Музей современного искусства, Нью-Йорк

С 1911 по 1914 год Шагал проживал в парижской мансарде «Ля рюш», здесь им были созданы сотни картин. В это время в Париже наибольшее распространение получил кубизм. Шагал также воспринял новые веяния, однако переосмыслил их в соответствии с собственными, российскими, представлениями. В 1912 году художник написал «Кубистический натюрморт». Предметы помещены на темно-синей, словно колышущейся и коробящейся, плоскости. Все предметы легко узнаваемы, однако ирреальность достигается мастером за счет изображения пространства, которое с равным успехом может быть и скатертью, и прилавком, и космосом. Кубизм в этой композиции не выглядит догмой; здесь нельзя увидеть даже намек на рационализм. Художник, скорее, хочет показать мир сквозь некую призму, «закутанным в цветной туман». В подобном случае российская чувственная избыточность переходит границы типичного для Запада рационализма. Эту черту подметил и Я. Тугенхольд, писавший под впечатлением Осеннего салона и сравнивавший композиции Шагала и Делоне: «Тогда как от кирпичных построений французов веяло холодом интеллектуализма, логикой аналитической мысли, в картинах Шагала изумляла какая-то детская вдохновенность, нечто подсознательное, инстинктивное, необузданно-красочное. Точно по ошибке рядом со взрослыми, слишком взрослыми произведениями попали произведения какого-то ребенка, подлинно свежие, “варварские” и фантастические».

В 1911 году Шагал создает ряд композиций, в которых раздвигает земные рамки, показывая таким образом космическое пространство. Ярким примером подобных картин служит полотно «России, ослам и другим», где обычная крестьянка с подойником летит над церковью и деревенскими крышами в ночном пространстве. Так непривычно женщина с отделенной от туловища головой направляется к корове, стоящей на крыше, надоить молока. Интересно, что один из детенышей домашнего животного имеет человеческий облик. Здесь художник не только очеловечивает космос, но и человека изображает существом космическим, а потому и картины земной жизни показаны так, словно увидены с далеких орбит. Именно отсюда идет внешняя странность и парадоксальность образов; здесь буквально, по словам Пастернака, «предмет сечет предмет».

М. Шагал. «России, ослам и другим», 1911 год, Национальный музей современного искусства, Нью-Йорк

Написанное в 1911 году полотно «Я и деревня» искусствоведы называют «энциклопедией искусства Шагала». Фрагменты, из которых состоит композиция, очевидно, космизированы. Так, в центре помещен солнечный диск. Этот диск повторяется в форме головы коровы, а внутри него словно в калейдоскопе зафиксированы осколки житейских сюжетов, в которых равноправно сочетается фантастическое и обыденное, прошлое и настоящее, оставшееся вдали и близкое. Фрагменты воспоминаний то соседствуют друг с другом, не нарушая целостности, то пересекаются. Они кажутся только всплывающими в сознании жизненными фрагментами, мечтами или размышлениями.

С 1911 по 1914 год Шагал создает ряд шедевров - «Солдат пьет», «Святой возница», «В честь Аполлинера», «Адам и Ева», «Летящая повозка», «Поэт. Три с половиной часа», «Голгофа». Шагал говорил об этом времени: «Приобщившись к этой уникальной технической революции искусства во Франции, я, однако, возвращался в мыслях к моей собственной стране. Я жил спиной к тому, что находилось передо мной». Итак, в Париж Шагал приехал ищущим новых впечатлений молодым художником, а вернулся в Россию в 1914 году зрелым мастером.

Когда Шагал писал свой родной Витебск в Париже, город представал всегда окутанным романтическим флером воспоминаний, которые, впрочем, содержали приметы быта. Можно сказать, что это были, по сути, метафоры. Витебск был в известной степени узнаваем, однако жил такой необычной жизнью, словно он являлся сонным видением, где привычное растворяется в причудливой фантазии.

Вернувшись домой, Шагал вновь изображал Витебск, однако уже более реальный, так что порой казалось, будто он отказался от фантастики. Подобное обстоятельство, без сомнения, можно объяснить стремительной сменой обстановки и впечатлений. После яркого Парижа художник вновь всматривался в неторопливую, почти дремотную жизнь городка с каким-то удивлением. Большинство работ 1914 года отличает умиротворенно-прозрачный характер. Таков «Дом в местечке Лиозно», где реалистично показана местная панорама: покосившийся домик с многочисленными вывесками торговцев, местные жители, скучающие у порогов домов, остановившаяся жизнь и низкое серое небо. Это не насмешка, как может показаться на первый взгляд; художник сам чувствует себя частью родного местечка.

Как продолжение «Местечка в Лиозно» выглядит другая композиция - «Парикмахерская». Кажется, что художник пригласил зрителя проследовать в одну из дверей под вывесками. Помещение парикмахерской выглядит так же убого, как и все остальное в городишке. Ее обстановка предельно бедна, безграмотно написано объявление на стене: «абонены платят вперед», а хозяин заведения - маленький и изможденный - совершенно замучен неудачливой судьбой. И тем не менее Я. Тугенхольд точно подметил скромное очарование этого полотна; он говорит об этом грошовом интерьере: «один из лучших… виденных мной на выставках последних лет… провинциальная парикмахерская, проникнутая кротким солнцем, пыльным воздухом и жалкой улыбкой дешевых обоев». Эта застенчивая любовь на время заслонила замах молодого мастера на мировую проблематику; на время остались в стороне кубические эксперименты, уступив место несложной повествовательности. Так трогательна и так наполнена светом каждая частица композиции, что чувствуется растроганность художника, вернувшегося на родину, подобно блудному сыну, к своим тихим старикам.

Особенно заметны такие настроения в пейзажах Шагала, из которых лучшие - «Вид из окна. Витебск», «Аптека в Витебске». Насколько сильно они отличаются от парижской лихорадочности («Париж из моего окна»), почти неправдоподобно. «Вид из окна» показывает безмятежный ландшафт: привычные заборы, палисадник с гуляющими курами и теленком, домишки и церкви. Петляющая дорога уходит вдаль, что, однако, не вызывает чувства влекущей вдаль перспективы, поскольку здесь, в родном местечке, все начинается и здесь же все заканчивается.

Казалось бы, заурядная и часто нелепая провинция пронизана необыкновенной поэтичностью, секрет которой кроется прежде всего в удивительном умении владения цветом. Светом наполнены на первый взгляд заурядные коричневые, зеленые, синие цвета. Мастер так необычно и в таких непривычных пропорциях смешивает краски, что основной тон не остается неизменным, а постоянно меняет интенсивность. Оригинальная живописная система Шагала сформировалась в результате усвоения основных принципов иконописи, лубочных картинок, вывесок и новейших приемов западного искусства. В то же время в основе живописи мастера находится прежде всего эстетика классического русского искусства.

Чрезвычайно драматичны произведения Шагала, созданные во второй половине 1914 года. Такова картина «Продавец газет», изображающая провинциального старика, прижимающего к груди газеты, на одной из которых крупно написан заголовок: «Война». Черты лица персонажа кажутся смещенными, поскольку созданы рвущимися и отталкивающимися друг от друга линиями. Старик полон тревоги и тяжелых предчувствий. Окружающий человека пейзаж также показан в экспрессивной манере: на темной мостовой громоздятся покосившиеся дома, а верх собора врезается в багровое небо. Благодаря этому контрасту композиция приобретает вселенский трагизм.

К концу 1914 года Шагал увидел и в родном окружении отзвуки мировых потрясений и парадоксов. Художник пишет ряд картин, в которых приходит к глобальным обобщениям, отталкиваясь от простых на первый взгляд и обыденных деталей. В подобном духе исполнена композиция «Часы», где обычные жизненные реалии предстают решительно смещенными. Около окна сидит крохотный человечек, в то время как огромные часы занимают всю центральную вертикаль картины. Мастер видит в жизни новую логику, он убежден, что мир сдвинулся с привычной оси. Из-за этого и происходит смещение реальных пропорций. Фигурка человека сопоставляется с метафорой материализовавшегося времени. Однако часы не выглядят угрожающими; просто они существуют в ином измерении, нежели человек.

Подобным же образом трактуется пространство на полотне «Зеркало». У Шагала пространство превращается в носителя неких духовных качеств. В бездонных глубинах зеркала отражается керосиновая лампа в сияющем ореоле, но это отражение - не механическое, и зеркало отражает не так, как оно должно на самом деле отражать реальный мир. Мало того, благодаря зеркалу обстановка видоизменяется и приобретает новый облик и новое значение. Художник предлагает и ключ к пониманию подобной метаморфозы. Это фигурка человека, уснувшего за столом. По сравнению с ним предметы просто колоссальны; таким образом, вещи не только символизируют пространство и время, но и являются метафорами человеческого воображения. Поэтому в картине «Часы» человек сосредоточенно размышляет, а в картине «Зеркало» - спит.

Полотна витебского цикла начинает композиция «Над Витебском», где основное пространство полотна занимает тщательно выписанный провинциальный пейзаж с заснеженной улицей и собором. Перспектива выглядела бы совершенно будничной и реалистичной, если бы не поднимающаяся вверх, в небо, фигура бородатого старика с дорожным посохом и котомкой за плечами. Его лицо задумчиво и печально; человек, совершив над собой усилие, поднимается над рутиной ленивых будней. Возможно, именно так художник хотел выразить непреодолимое желание встать над тоской необустроенной жизни. Движение вперед противоречит жизненной логике и в конце концов берет над ней верх.

На двух других полотнах, относящихся к витебскому периоду, показан один и тот же человек - «Красный еврей» и «Зеленый еврей». Это некий проповедник, случайно встреченный художником на улице. «Красный еврей» изображает мудреца; он живет не в затхлой провинции, а в безграничном мире собственных мыслей. Повседневная жизнь причудливо сплетается с древними библейскими преданиями, и их слова - тексты на священных скрижалях - возникают на втором плане. Бытовые детали приобретают значение символов. Так, чернильница - атрибут пророческих записей, а цветущее деревце рядом с человеком намекает на расцветший жезл Аарона. Шагал показывает, насколько сильным может быть дух человека, который способен преобразить даже жалкую внешнюю оболочку, делая героя исполином с резкими изломами черт лица, которые, кажется, с трудом выдерживают напор его мыслей. Борода написана таким интенсивным цветом, что вызывает ассоциации с потоками лавы.

«Зеленый еврей» является для Шагала программным произведением. Мастер говорит, что персонаж должен быть узнаваем, но зрительная форма лишь служит поводом для раскрытия внутренней сути. Отсюда и необычайная экспрессия цвета. Сам Шагал признавался: «Мне казалось, что старик был зеленым, быть может, тень падала на него из моего сердца».

С 1912 по 1923 год во множестве вариантов мастер изображал своего знаменитого «Скрипача на крыше». Этот скрипач не только вдохновенно играет мелодию, но словно рассказывает всю свою жизнь. В его воображении проносится все, чем он живет, - деревня с домиками, покосившимися церквями и поле, покрытое снежной пеленой.

М. Шагал. «Зеркало», 1915 год

М. Шагал. «Окно на даче», 1915 год

С 1915 по 1917 год Шагал создал цикл биографических полотен. В эти годы главным в жизни художника стала женитьба на Белле Розенфельд. Благодаря ей появилась серия картин, посвященных любви. Центральное полотно этого времени - «День рождения», где связь сказочного и реального представляется абсолютно естественной. Фантастичен основной мотив - взлет влюбленных, преодолевших земное притяжение. В то же время окружающая обстановка совершенно реальна - Витебск за окном, вышитый коврик на стене, стол с нехитрым убранством. Вся эта сцена проникнута ощущением счастья, душевной полноты, безграничности любовного чувства. Метафору «полет чувств» Шагал воспринимает буквально. Это так же естественно для него, как привычный пейзаж за окном или узор на коврике.

Удивительна цветовая среда «Зеленых любовников», похожая на витраж, поскольку все оттенки розового, зеленого и синего пронизаны струящимся светом, который, кажется, идет изнутри и не подчиняется оптическим законам. Эта цветовая среда и создает ощущение романтического, мечтательного сновидения. Именно краски здесь являются главными действующими лицами, поскольку только их посредством, а не изображением застывших лиц, похожих больше на маски, создается облик любви, которая обладает цветом и светом.

Перед революцией имя Шагала уже сделалось знаменитым, однако несмотря на то, что он мог бы занять видное положение в обществе, художник предпочел делать революцию в Витебской губернии. Благодаря его стараниям в Витебске появились народная художественная школа и музей; в дни революционных празднеств художник принимал самое активное участие в украшении города. Сохранился эскиз транспаранта, созданного Шагалом, - «Вперед», где изображен молодой человек, который, раскинув руки подобно крыльям, летит в бездонно-синем небе над землей. Так проявилось всегда присущее Шагалу тяготение к космизированности образов. В этом транспаранте выражено всеобъемлющее чувство свободы, которое понимается как счастье.

Способность Шагала объединять повседневное и фантастическое проявилась и в полотнах его великого триптиха, созданного в 1915–1918 годах, - «Над городом», «Прогулка» и «Двойной портрет с бокалом вина».

В качестве главного мотива всех картин используется тема победы над земным притяжением и свободного полета людей в просторах неба. Здесь летящие персонажи выглядят настолько естественно, что у зрителя даже мысли не возникает о нереальности происходящего. Фантастичность действия показана так просто и убедительно, как будто невероятный полет происходит наяву. Полет, изображенный в картине «Над городом», показывает молодую пару, существующую в иных масштабах, нежели находящаяся под ними провинциальная патриархальная жизнь. Их вознесло над повседневностью счастье; счастье изменило их самих.

Восторженное чувство пронизывает полотно «Прогулка», где художник, стоящий на земле, держит за руку молодую жену, которая взвилась в воздух, как знамя на ветру. Впрочем, и сам молодой персонаж стоит на поверхности земли так, как будто готов взлететь в любую минуту.

М. Шагал. «Над городом», 1915 год

М. Шагал. «Муза», 1917–1918 годы

В «Двойном портрете…», наоборот, женщина стоит на земле, а художник, осеняемый ангелом, спускается к ней на плечи. Это настоящий апофеоз счастья, парафраз рембрандтовского «Автопортрета с Саскией на коленях», любви, переполняющей душу.

В 1920 году Шагал навсегда покинул свой Витебск из-за острой размолвки с К. Малевичем, хотя, надо сказать, что и сам художник охладел к преподавательской деятельности. Вместе с семьей он переехал в Москву, где преподавал рисование для детей-сирот в подмосковной колонии в Малаховке.

Через два года художник покинул Москву и через Каунас уехал в Берлин. Он слишком устал от пережитого в годы Гражданской войны и тяжелого быта периода военного коммунизма. В то же время, покинув Россию, мастер унес ее в своей душе; до конца дней он находил в воспоминаниях о России источник образов и чувств. «Отъезд на Запад не означал внутреннего разрыва с родиной. Десятки лет спустя Шагал продолжал ощущать себя таким же близким России, как в день отъезда» (Ф. Мейер).

Осенью 1923 года Шагал переехал в Париж, много путешествовал по Франции, познакомился с видными деятелями французского искусства - П. Пикассо, А. Матиссом, Ж. Руо, П. Боннаром, М. Вламинком. Когда в 1924 году группа сюрреалистов предложила Шагалу присоединиться к ним, художник ответил отказом. «…Я был удивлен группой сюрреалистов, - вспоминал Шагал. - Почему провозглашают они так называемый автоматизм? Какими бы фантастическими или алогичными ни казались мои холсты, я всегда боялся, что их смешают с этим автоматизмом. Если я писал смерть на улице и скрипача на крыше в 1908 году, а в картине «Я и деревня» 1911 года поместил в голове коровы маленькую корову и доярку, я не делал этого автоматически… В искусстве все должно отвечать движению нашей крови, всему нашему существу, включая бессознательное. Но что касается меня, то я всегда спал спокойно без Фрейда… автоматизм сюрреалистов… кажется мне обедненным».

В 1930-е годы художник путешествовал за пределами Франции. Работая над иллюстрациями к «Библии», он побывал в Палестине, Сирии, Египте. В это же время стали открываться его ретроспективные выставки (в 1933 году в Базеле и в 1937 году - в Брюсселе). В 1939 году он удостоился премии культурного фонда Карнеги. В то же время в Германии в 1933 году по личному приказу Геббельса прошло публичное сожжение полотен Шагала как представителя «дегенеративного искусства».

М. Шагал. «Зеленый скрипач», 1923 год, Музей С. Гуггенхейма, Нью-Йорк

М. Шагал. «Рыбы в Сен-Жан», 1949 год

В 1937 году Шагал получил французское гражданство. По этому поводу художник писал: «Меня хоть в мире и считают интернациональным, и французы берут в свои отделы, но я считаю себя русским художником, и мне это приятно».

В 1941 году среди прочей творческой интеллигенции художник бежал в США. В 1944 году умерла Белла, после чего Шагал долго не мог работать. В этом же году в одной из газет Нью-Йорка появилось письмо мастера, обращенное к родному Витебску, в котором звучала его непроходящая тоска: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал и не говорил с тобой, с твоим народом, не упирался в твои ограды.

Как грустный путник, я только нес все годы твой образ на моих картинах и так с тобой разговаривал и, как в зеркале, тебя видел…

Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль».

М. Шагал. «Вечер у окна», 1950 год

М. Шагал. «Синяя деревня», 1968 год

В 1948 году Шагал вернулся во Францию, занимался главным образом печатной графикой. В 1952 году художник женился на Валентине Бродской и вместе с ней совершил поездки в Грецию и Италию. Новая любовь и открытие античности дали мощный стимул дальнейшему развитию его творчества. Чем старше становился мастер, тем все более одухотворенными и жизнеутверждающими делались его композиции; они буквально излучали свет и любовь. После войны Шагал получил мировое признание. В 1961 году во дворе Лувра был открыт временный павильон для демонстрации витражей мастера, в 1969 году началось строительство музея «Библейское послание» в Ницце. В 1960-е годы художник занимался росписями плафона «Гранд-опера», выполнял витражи и керамические панно во многих соборах Франции. Как оказалось, работы современного художника могут органично существовать в едином контексте с величайшими творениями средневековых мастеров. Шагал оформлял старые и новые церкви также во многих странах Европы и в США.