Главная » Ребенок » История создания и публикации повести булгакова "собачье сердце". История создания и литературная судьба произведения

История создания и публикации повести булгакова "собачье сердце". История создания и литературная судьба произведения

В повести, написанной в 1925 г., воссоздается современная писателю действительность - советская реальность начала 1920-х гг. Однако воспроизведенная в мельчайших деталях картина (с точным указанием зарплаты «машинисточки IX разряда» - четыре с половиной червонца - и упоминанием о том, что пожарные, «как вам известно, ужинают кашей») отнюдь не становится документальным портретом эпохи. Соединение фантастического допущения (превращение собаки в человека) с множеством конкретных деталей (вплоть до химического состава «Особенной краковской» колбасы), сплетение комических подробностей «очеловечивания» Шарика с трагическими последствиями этого эксперимента формируют гротескный образ действительности.

Главный герой повести - профессор Преображенский - носит сакральную фамилию, указывающую на его роль всесильного божества, «жреца» (так его будет воспринимать Шарик), способного преобразить мир и человека. Даже рядовая процедура забинтовывания ошпаренного бока Шарика в доме Преображенского становится сопоставимой со смертью и воскрешением (и невольно приводит на память притчу о воскрешении Лазаря из Евангелия): «И тут он окончательно завалился на бок и издох. Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бока же как будто и не было, бок сладостно молчал».

Однако исполненное мистического значения событие подается в ореоле снижающих, прозаических подробностей. «Преображение» Шарика - всего лишь очередной этап в научных исследованиях профессора, главная цель которых - омоложение человека путем пересадки половых желез. В повествовательной структуре «Собачьего сердца» чудесное Преображение Господне становится синонимом обыкновенной хирургической операции.

Пародийно-ироническая трансформация евангельского мотива отчетливо проявляется и на уровне стилистической организации текста. Профессор Преображенский - всемогущий «жрец», «маг» и «чародей», однако эти определения попадают у Булгакова в следующий контекст:

Вошедший очень почтительно и смущенно поклонился Филиппу Филиппычу.

Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, - сконфуженно вымолвил он.

Снимайте штаны, голубчик, - скомандовал Филипп Филиппыч и поднялся.

«Господи Иисусе, - подумал пес, - вот так фрукт!»

На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом...

В соседстве с «хи-хи», «штанами» и зеленовласым «фруктом» Преображение превращается в профанацию, а «жреческие» тайны - в научно замаскированное мошенничество.

Однако «говорящей» фамилией главного героя повести спектр сакральных значений не исчерпывается. Квартира профессора Преображенского находится на Пречистенке - тем самым с помощью топонима в ассоциативный смысловой ряд вводится образ Пречистой Божьей матери. По вине Шарикова в этой же квартире произойдет «наводнение» - пародийный вариант локального «великого потопа» (в погоне за котом бывший пес вывернул в ванной кран). Первое слово, произнесенное Шариком после обращения в человека, - «абырвалг» - представляет собой прочитанную справа налево магазинную вывеску «Главрыба» и при ретроспективном анализе библейских аллюзий может послужить ироническим намеком на законы семитской письменности. Столь же ироническим и пародийным оказывается сочетание в повествовании цитаты из оперной арии (профессор Преображенский напевает один и тот же фрагмент из оперы Верди «Аида» - «К берегам священным Нила...») и объявления на дверях: «Семечки есть в квартире запрещаю. Ф.Преображенский». (Кроме того, музыкальная тема культуры и жреческой власти перебивается с появлением Шарикова мотивами песен «Ой, яблочко» и «Светит месяц», пришедшими из мира «пролетарской разрухи», которому пытается противостоять Преображенский.) Таким образом, постоянное соседство евангельских и - шире - мифологических аллюзий и комических подробностей реального быта бросает на освященную жреческим служением картину гротескный отсвет и вносит в нее резко сатирические тона.

Евангельские мотивы находят прямое выражение и в расстановке персонажей. Чудесные превращения, совершаемые профессором Преображенским, фиксирует его ученик - доктор Борменталь, выступающий в повести в роли «евангелиста» (в той же роли будет состоять Левий Матвей при Иешуа в романе «Мастер и Маргарита»), Особенность фигуры «евангелиста» в произведениях Булгакова - в противоречивом сочетании искренней преданности учителю и полного его непонимания.

Записи доктора Борменталя исполнены искреннего восхищения открытием учителя; документальная «история болезни» Шарика то и дело прерывается восторженными восклицаниями «летописца»: «Изумительный опыт профессора Преображенского раскрыл одну из тайн человеческого мозга! Отныне загадочная функция гипофиза - мозгового придатка - разъяснена!.. Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу. Проф. Преображенский, вы - творец!! (Клякса)». (Обратим внимание на очередной стилевой сбой в повествовании - значимое соседство «творца» и кляксы).

Однако верный ученик-« евангелист » на самом деле выступает в роли ненадежного рассказчика - рассказчика, неадекватно трактующего слова и поступки учителя, создающего искаженную картину происходящего. Его объяснения и комментарии вступают в противоречие с «правильной» интерпретацией - подкрепленной авторитетом участника события или самого автора. Так, например, удивительная способность Шарика читать справа налево в дневнике Борменталя получает следующее объяснение: «Шарик читал! Читал!!!... Именно с конца читал. И я даже знаю, где разрешение этой загадки: в перекресте зрительных нервов у собаки!» Однако истинная причина, как помнит читатель с самого начала повести, была гораздо более прозаична и крылась совсем в другом: к магазину Шарику «подбегать... было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер». Зловещий тон профессора Преображенского при попытках его ученика завести разговор о будущем Шарика и его превращении в «очень высокую психическую личность» вообще остается без внятного комментария: «С Филиппом что-то странное делается... Старик что-то придумал».

Профессор Преображенский по-прежнему остается в глазах своего ученика всесильным божеством -- в то время как «маг» и «чародей» оказался бессилен перед хаосом, внесенным в его жизнь свершившимся чудом. Профессор Преображенский являет собой тот тип булгаковского героя, который пройдет затем через все творчество писателя: наделенный мощной творческой (преображающей) силой, он одновременно может быть слаб и уязвим. Булгаковский герой всегда вынужден противостоять окружающему его миру - враждебному, агрессивному, абсурдному. В «Собачьем сердце» этот мир персонифицирован в лице Швондера и членов домкома. «Подвижники» новой веры представлены в резко гротескном освещении. Один из членов домкома - «персиковый юноша в кожаной куртке» - носит фамилию Вяземская (обратим внимание на литературное происхождение фамилии и подчеркнутую смену привычного грамматического рода), оказывается женщиной, однако в булгаковском описании неизменно восстанавливается гротескный контекст выяснения личности: «Это неописуемо! - воскликнул юноша, оказавшийся женщиной»; «Я, как заведующий культотделом дома... - За-ве-дующая, - поправил ее Филипп Филиппович».

Необъяснимые метаморфозы, происходящие с представителями новой власти, могут, однако, таить в себе опасность. Стоило Шарику превратиться в Полиграфа Шарикова и стать причастным к власть предержащим - «поступить на должность» заведующего подотделом очистки Москвы от бродячих животных, как его пребывание в квартире Преображенского стало смертельной угрозой как для самого профессора (на которого уже был написан донос), так и для всех обитателей его дома. Гротескные превращения, которым в булгаковском мире подвержены ответственные советские чиновники (причем в произведениях Булгакова 1930-х гг. эти метаморфозы станут подлинно фантастическими) придают новой власти и ее представителям инфернально-демонический характер, делают их не столько социальной или политической, сколько метафизической силой, которой вынужден сопротивляться булгаковский герой.

В «Собачьем сердце» отчетливо проявляется и еще одна важнейшая черта поэтики Булгакова - разделенность художественного пространства на два (в идеале - непроницаемых друг для друга) подпространства. Одно из них - квартира Преображенского на Пречистенке, «собачий рай» в терминологии Шарика и идеальное (даже идиллическое) пространство для профессора. Важнейшие составляющие этого пространства - уют, гармоничность, одухотворенность, «божественное тепло». Прибытие Шарика в это пространство сопровождалось тем, что «тьма щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало, засияло и забелело». Из «топографических» особенностей этого пространства следует выделить две основные: внешне оно строго ограничено, локализовано и представляет собой просто квартиру, внутренне - просторно, огромно и, более того, способно к безграничному расширению (в значительной мере - за счет многократно отражающихся друг в друге огромных зеркал).

Второе пространство - внешнее - открытое, агрессивное, враждебное. Его исходные приметы - вьюга, ветер, уличная грязь; его постоянные обитатели - «негодяй в грязном колпаке» («вор с медной мордой», «жадная тварь»), повар из столовой, и «самая гнусная мразь» из всех пролетариев - дворник. Внешнее пространство предстает - в противовес внутреннему - миром абсурда и хаоса. Из этого мира приходят Швондер и его «свита» - отвоевывать часть «персонального» пространства профессора и уплотнять его семикомнатную квартиру за счет «экспроприации» смотровой. Отделяет эти два пространства друг от друга лишь дверь квартиры - и потому единственное желание профессора Преображенского состоит в том, чтобы получить «такую бумажку, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо иной не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка... Броня». Герметизация, полная изоляция - единственный способ защитить свое, «истинное» пространство от вторжения чужого, «мнимого». (Заметим, что та сторона двери, что обращена наружу, тоже оказывается во власти абсурдной реальности. Шарик, пытающийся прочитать дверную табличку с именем профессора, с ужасом обнаруживает, что продолжением трех отгаданных букв - п-р-о - может стать «л», и тогда надпись обратится в ненавистное слово «пролетарий». Лишь присутствие «пузатой двубокой дряни» - спасительной буквы «ф» - превращает едва не начавшийся кошмар в прекрасную явь роскошной квартиры на Пречистенке).

Сосуществование двух противостоящих друг другу пространств в художественном мире Булгакова определяет и структуру сквозного, инвариантного булгаковского сюжета: разрушение внутреннего, идеального пространства - и попытки героя восстановить утраченный рай. В «Собачьем сердце» разрушение гармоничного существования сопровождается пародийным потопом, навязчивыми визитами «оборотней» из мира искусства - Вяземской (члена домкома) и Васнецовой (невесты Шарикова), абсурдными проектами перепланировки квартиры профессора. Восстановление разрушенной гармонии - пусть даже ценой преступления («Преступление созрело и упало, как камень...») - единственная цель профессора Преображенского и главный вектор движения сюжета. Тем самым в повести переосмысляется традиционный комплекс вины интеллигенции перед народом. Преображенский и Борменталь защищают свое «право на права» в новом мире - хотя с них и не снимается ответственность за эксперимент над природой человека.

“СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ”, повесть, имеющая подзаголовок “Чудовищная история”. При жизни Булгакова не публиковалась. Впервые: Студент, Лондон, 1968, №№ 9, 10; Грани, Франкфурт, 1968, № 69; Булгаков М. Собачье сердце. Лондон, Flegon Press, 1968. Впервые в СССР: Знамя, 1987, № 6. Авторская дата на машинописи С. с.: “январь – март 1925 года”. Повесть предназначалась для альманаха “Недра”, где ранее были опубликованы “Дьяволиада” и “Роковые яйца”. Редактор “Недр” Николай Семенович Ангарский (Клестов) (1873-1941) торопил Булгакова с созданием С. с., рассчитывая, что оно будет иметь не меньший успех среди читающей публики, чем “Роковые яйца”. 7 марта 1925 г. автор читал первую часть С. с. на литературном собрании “Никитинских субботников”, а 21 марта там же – вторую часть повести. Один из слушателей, М. Я. Шнейдер, следующим образом передал перед собравшимися свое впечатление от С. с.: “Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему” (т. е. к Октябрьскому перевороту 1917 г.). На этих же чтениях присутствовал внимательный агент ОГПУ, который в донесениях от 9 и 24 марта оценил повесть совсем иначе: “Был на очередном литературном “субботнике” у Е. Ф. Никитиной (Газетный, 3, кв. 7, т. 2-14-16). Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается “очеловечение” последней. При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах:

1). У профессора 7 комнат. Он живет в рабочем доме. Приходит к нему депутация от рабочих с просьбой отдать им 2 комнаты, т. к. дом переполнен, а у него одного 7 комнат. Он отвечает требованием дать ему еще и 8-ю. Затем подходит к телефону и по № 107 заявляет какому-то очень влиятельному совработнику “Виталию Власьевичу” (?) (в сохранившемся тексте первой редакции С. с. этот персонаж назван Виталием Александровичем (в последующих редакциях он превратился в Петра Александровича); вероятно, осведомитель со слуха неправильно записал отчество влиятельного покровителя. – Б. С.), что операции он ему делать не будет, “прекращает практику вообще и уезжает навсегда в Батум”, т. к. к нему пришли вооруженные револьверами рабочие (а этого на самом деле нет) и заставляют его спать на кухне, а операции делать в уборной. Виталий Власьевич успокаивает его, обещая дать “крепкую” бумажку, после чего его никто трогать не будет.

Профессор торжествует. Рабочая делегация остается с носом. “Купите тогда, товарищ, – говорит работница, – литературу в пользу бедных нашей фракции”. “Не куплю”, – отвечает профессор.

– Почему? Ведь недорого. Только 50 коп. У Вас, может быть, денег нет?

– Нет, деньги есть, а просто не хочу.

– Так значит Вы не любите пролетариат?

“Да, – сознается профессор, – я не люблю пролетариат”.

Все это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории. Кто-то не выдерживает и со злостью восклицает: “Утопия”.

2). “Разруха, – ворчит за бутылкой Сэн-Жульена тот же профессор. – Что это такое? Старуха, еле бредущая с клюкой? Ничего подобного. Никакой разрухи нет, не было, не будет и не бывает. Разруха – это сами люди. Я жил в этом доме на Пречистенке с 1902 по 1917 г. пятнадцать лет. На моей лестнице 12 квартир. Пациентов у меня бывает сами знаете сколько. И вот внизу на парадной стояла вешалка для пальто, калош и т.д. Так что же Вы думаете? За эти 15 л. не пропало ни разу ни одного пальто, ни одной тряпки. Так было до 24 февраля, а 24-го украли все: все шубы, моих 3 пальто, все трости, да еще и у швейцара самовар свистнули. Вот что. А вы говорите разруха”. Оглушительный хохот всей аудитории.

3). Собака, которую он приютил, разорвала ему чучело совы. Профессор пришел в неописуемую ярость. Прислуга советует ему хорошенько отлупить пса. Ярость профессора не унимается, но он гремит: “Нельзя. Нельзя никого бить. Это – террор, а вот чего достигли они своим террором. Нужно только учить”. И он свирепо, но не больно, тычет собаку мордой в разорванную сову.

4). “Лучшее средство для здоровья и нервов – не читать газеты, в особенности же “Правду”. Я наблюдал у себя в клинике 30 пациентов. Так что же вы думаете, не читавшие “Правды” выздоравливают быстрее читавших”, и т. д., и т. д. Примеров можно было бы привести еще великое множество, примеров тому, что Булгаков определенно ненавидит и презирает весь Совстрой, отрицает все его достижения.

Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид. Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, и легкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку. Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это – Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга (1-я ее часть) уже прочитана аудитории в 48 человек, из которых 90 процентов – писатели сами. Поэтому ее роль, ее главное дело уже сделано, даже в том случае, если она и не будет пропущена Главлитом: она уже заразила писательские умы слушателей и обострит их перья. А то, что она не будет напечатана (если “не будет”), это-то и будет роскошным им, этим писателям, уроком на будущее время, уроком, как не нужно писать для того, чтобы пропустила цензура, т. е. как опубликовать свои убеждения и пропаганду, но так, чтобы это увидело свет. (25 / III – 25 г. Булгаков будет читать 2-ю часть своей повести).

Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях “Всероссийского Союза Поэтов””. О чтении Булгаковым второй части С. с. неизвестный осведомитель сообщил гораздо лаконичнее. То ли она произвела на него меньшее впечатление, то ли посчитал, что главное уже сказано в первом доносе:

“Вторая и последняя часть повести Булгакова “Собачье сердце” (о первой части я сообщил Вам двумя неделями ранее), дочитанная им на “Никитинском субботнике”, вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. Содержание этой финальной части сводится приблизительно к следующему: Очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной: делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя, и он разом покончил с созданным им самим несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновенного пса.

Если и подобно грубо замаскированные (ибо все это “очеловечение” – только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от книжного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас”. Такого рода сообщения наверняка насторожили инстанции, контролировавшие литературный процесс, и сделали неизбежным запрет С. с.

Люди, искушенные в литературе, повесть хвалили. Например, 8 апреля 1925 г. писатель Викентий Вересаев (Смидович) (1867-1945) писал поэту Максимилиану Волошину (Кириенко-Волошину) (1877-1932): “Очень мне приятно было прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове... юмористические его вещи – перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь “Собачье сердце”, и он совсем падает духом”. 20 апреля 1925 г. Ангарский в письме Вересаеву сетует на то же самое – сатирические произведения Булгакова проводить “сквозь цензуру очень трудно. Я не уверен, что его новый рассказ “Собачье сердце” пройдет. Вообще с литературой плохо. Цензура не усваивает линию партии”. Старый большевик Ангарский здесь притворяется наивным. На самом деле в стране начиналось постепенное ужесточение цензуры по мере укрепления власти И. В. Сталина. Сыграла роль и реакция критики на предыдущую булгаковскую повесть “Роковые яйца”, рассматриваемую как антисоветский памфлет. 21 мая 1925 г. сотрудник “Недр” Б. Леонтьев послал Булгакову очень пессимистическое письмо: “Дорогой Михаил Афанасьевич, посылаю Вам “Записки на манжетах” и “Собачье сердце”. Делайте с ними, что хотите. Сарычев в Главлите заявил, что “Собачье сердце” чистить уже не стоит. “Вещь в целом недопустима” или что-то в этом роде”. Однако Н. С. Ангарский, которому С. с. очень нравилось, решил обратиться на самый верх – к члену Политбюро Льву Борисовичу Каменеву (Розенфельду) (1883-1936). Через Б. Леонтьева он просил Булгакова направить рукопись С. с. с цензурными исправлениями Каменеву, отдыхающему в Боржоми, с сопроводительным письмом, которое должно быть “авторское, слезное, с объяснением всех мытарств...” 11 сентября 1925 г. Леонтьев написал Булгакову о неутешительном исходе этой последней попытки добиться публикации С. с.: “Повесть Ваша “Собачье сердце” возвращена нам Л. Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: “это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя””. Леонтьев и Ангарский упрекали Булгакова, что тот послал Каменеву неправленый экземпляр: “Конечно, нельзя придавать большого значения двум-трем наиболее острым страницам; они едва ли могли что-нибудь изменить в мнении такого человека, как Каменев. И все же, нам кажется. Ваше нежелание дать ранее исправленный текст сыграло здесь печальную роль”. Последующие события показали неосновательность подобных опасений: причины запрещения С. с. были куда фундаментальнее, чем несколько невыправленных или выправленных в соответствии с цензурными требованиями страниц. 7 мая 1926 г. в рамках санкционированной ЦК кампании по борьбе со “сменовеховством” (см.: “Под пятой”) в квартире Булгакова был произведен обыск и конфискована рукопись дневника писателя и два экземпляра машинописи С. с. Лишь три с лишним года спустя конфискованное при содействии Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова) (1868-1936) было возвращено автору.

Фабульно С. с., как и “Роковые яйца”, восходит к произведениям знаменитого английского писателя-фантаста Герберта Уэллса (1866-1946), на этот раз – к роману “Остров доктора Моро” (1896), где профессор-маньяк в своей лаборатории на необитаемом острове занимается созданием хирургическим путем необычных “гибридов” людей и животных. Роман Г. Уэллса был написан в связи с ростом движения противников вивисекции – операций над животными – и их убийством в научных целях. У Булгакова добрейший профессор Филипп Филиппович Преображенский проводит эксперимент по очеловечению милого пса Шарика и очень мало напоминает героя Уэллса. Однако эксперимент оканчивается провалом. Шарик воспринимает только худшие черты своего донора, пьяницы и хулигана пролетария Клима Чугункина. Вместо доброго пса возникает зловещий, тупой и агрессивный Полиграф Полиграфович Шариков, который, тем не менее, великолепно вписывается в социалистическую действительность и даже делает завидную карьеру: от существа неопределенного социального статуса до начальника подотдела очистки Москвы от бродячих животных. Вероятно, превратив своего героя в начальника подотдела Московского Коммунального Хозяйства, Булгаков недобрым словом поминал свою вынужденную службу во владикавказском подотделе искусств и московском Лито (литературном отделе Главполитпросвета). Шариков становится общественно опасен, науськиваемый председателем домкома Швондером против своего создателя – профессора Преображенского, пишет доносы на него, а в конце даже грозит револьвером. Профессору не остается ничего другого, как вернуть новоявленного монстра в первобытное собачье состояние. Если в “Роковых яйцах” был сделан неутешительный вывод насчет возможности реализации в России социалистической идеи при существующем уровне культуры и просвещения, то в С. с. пародируются попытки большевиков сотворить нового человека, призванного стать строителем коммунистического общества. В работе “На пиру богов”, вышедшей в Киеве 1918 г., философ, богослов и публицист С. Н. Булгаков заметил:

“Признаюсь вам, что товарищи кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян – Homo socialisticus”. Автор С. с. в образе Шарикова эту идею материализовал, учтя, вероятно, и сообщение писателя и литературоведа Виктора Борисовича Шкловского (1893-1984), прототипа Шполянского в “Белой гвардии”, приводившего в мемуарном “Сентиментальном путешествии” (1923) слухи, циркулировавшие в Киеве в начале 1919 г.: “Рассказывали, что англичане – рассказывали это люди не больные – что англичане уже высадили в Баку стада обезьян, обученных всем правилам военного строя. Рассказывали, что этих обезьян нельзя распропагандировать, что идут они в атаки без страха, что они победят большевиков”. Вероятно, эти слухи могли быть простым развитием в воображении образа “особой разновидности дарвиновских обезьян”. Булгаков же ранее использовал свидетельство В. Б. Шкловского, когда описал в “Роковых яйцах” поход гадов на красную Москву.

Автор С. с. предвидел, что Шариковы легко могут сжить со свету не только Преображенских, но и Швондеров. Сила Полиграфа Полиграфовича – в его девственности в отношении совести и культуры. Профессор Преображенский грустно пророчествует, что в будущем найдется кто-то, кто натравит Шарикова на Швондера, как сегодня председатель домкома натравливает его на Филиппа Филипповича. Писатель как бы предсказал кровавые чистки 30-х годов уже среди самих коммунистов, когда одни швондеры карали других, менее удачливых. Швондер в С. с. – мрачное, хотя и не лишенное комизма олицетворение низшего уровня тоталитарной власти – управдома, открывает большую галерею подобных героев в булгаковском творчестве, таких как Аллилуйя (Портупея) в “Зойкиной квартире”, Бунша в “Блаженстве” и “Иване Васильевиче”, Никанор Иванович Босой в “Мастере и Маргарите”.

Операцию над Шариком профессор со священнической фамилией Преображенский делает во второй половине дня 23 декабря, а очеловечивание пса завершается в ночь на 7 января, поскольку последнее упоминание о его собачьем облике в дневнике наблюдений, который ведет ассистент Борменталь, датировано 6 января. Таким образом, весь процесс превращения собаки в человека охватывает период с 24 декабря до 6 января, от католического до православного Сочельника. Происходит Преображение, только не Господне. Новый человек Шариков появляется на свет в ночь с 6-го на 7-е января – в православное Рождество. Но Полиграф Полиграфович – воплощение не Христа, а дьявола, взявший себе имя в честь вымышленного “святого” в новых советских “святцах”, предписывающих праздновать День полиграфиста. Шариков – в какой-то мере жертва полиграфической продукции – книг с изложением марксистских догм, которые дал ему читать Швондер. Оттуда “новый человек” вынес только тезис о примитивной уравниловке – “взять все да и поделить”. При последней его ссоре с Преображенским и Борменталем всячески подчеркивается связь Шарикова с потусторонними силами: “Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича, очевидно, гибель уже караулила его и рок стоял у него за плечами. Он сам бросился в объятья неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто:

– Да что такое в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть!

– Убирайтесь из квартиры, – задушевно шепнул Филипп Филиппович.

Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер”. Шиш – это стоящие дыбом “волосы” на голове у черта. Такие же волосы у Шарикова: “жесткие, как бы кустами на выкорчеванном поле”. Вооруженный револьвером Полиграф Полиграфович – это своеобразная иллюстрация знаменитого изречения итальянского мыслителя Никколо Макиавелли (1469-1527): “Все вооруженные пророки победили, а безоружные погибли”. Здесь Шариков – пародия на В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого и других большевиков, которые военной силой обеспечили торжество своего учения в России. Кстати, три тома посмертной биографии Троцкого, написанной его последователем Исааком Дойчером (1906-1967), так и назывались: “Вооруженный пророк”, “Разоруженный пророк”, “Изгнанный пророк”(1954-1963). Булгаковский герой – пророк не Бога, а дьявола. Однако только в фантастической действительности С. с. его удается обезоружить и путем сложной хирургической операции привести в первичный вид – доброго и милого пса Шарика, который ненавидит только котов и дворников. В реальности большевиков никто разоружить не смог.

Прототипом профессора Филиппа Филипповича Преображенского, равно как и одним из прототипов профессора Персикова в “Роковых яйцах”, послужил дядя Булгакова, брат матери Николай Михайлович Покровский (1868-1941), врач-гинеколог. Его квартира по адресу Пречистенка, 24 (или Чистый переулок, 1) в деталях совпадает с описанием квартиры Преображенского в С. с. Интересно, что в адресе прототипа названия улиц связаны с христианской традицией, а его фамилия (в честь праздника Покрова) соответствуют фамилии персонажа, связанной с праздником Преображения Господня. Сохранилось колоритное описание Н. М. Покровского в воспоминаниях первой жены Булгакова Т. Н. Лаппа: “...Я как начала читать (С. с. – Б. С.) – сразу догадалась, что это он. Такой же сердитый, напевал всегда что-то, ноздри раздувались, усы такие же пышные были. Вообще, он симпатичный был. Он тогда на Михаила очень обиделся за это. Собака у него была одно время, доберман-пинчер”. Мемуаристка также отметила, что “Николай Михайлович долго не женился, но очень любил ухаживать за женщинами”. Возможно, это обстоятельство побудило Булгакова заставить в С. с. холостяка Преображенского заниматься операциями по омоложению жаждущих любовных похождений стареющих дам и кавалеров. Н. М. Покровского вспоминает и вторая жена Булгакова Л. Е. Белозерская: “Он отличался вспыльчивым и непокладистым характером, что дало повод пошутить одной из племянниц: “На дядю Колю не угодишь, он говорит: не смей рожать и не смей делать аборт””. Покровский пользовал всех многочисленных родственников, в том числе делал аборт Т. Н. Лаппа в конце 1916 или начале 1917 г., когда Булгаковы жили в селе Никольское в Смоленской губернии.

В ранних редакциях С. с. среди пациентов Преображенского угадывались вполне конкретные лица. Так, упоминаемый пожилой дамой ее неистовый любовник Мориц – это хороший знакомый Булгакова В. Э. Мориц (1890-1972), искусствовед, работавший в Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН) и пользовавшийся большим успехом у дам. В частности, первая жена булгаковского друга Н. Н. Лямина Александра Сергеевна Лямина (урожденная Прохорова), дочь известного купца, ушла от мужа к Морицу. В 1930 г. В. Э. Мориц был арестован по обвинению в создании вместе с хорошо знакомым Булгакову философом Г. Г. Шпетом (1879-1937) в ГАХН “крепкой цитадели идеализма”, сослан в Котлас, а после возвращения из ссылки благополучно преподавал мастерство актера в Театральном училище им. М. С. Щепкина. В позднейшей редакции фамилия Мориц заменена на Альфонс. Эпизод же с “известным общественным деятелем”, воспылавшим страстью к четырнадцатилетней девочке, в первой редакции был снабжен такими прозрачными подробностями, что по-настоящему испугал Н. С. Ангарского: “... Взволнованный голос тявкнул над головой:

– Я известный общественный деятель, профессор! Что же теперь делать?

– Господа! – возмущенно кричал Филипп Филиппович, – нельзя же так! Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?

– Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить командировку в Лондон.

– Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней.

– Женат я, профессор!

– Ах, господа, господа!..” Н. С. Ангарский фразу насчет командировки в Лондон зачеркнул красным, а весь эпизод отметил синим карандашом, дважды расписавшись на полях. В результате в последующей редакции “известный общественный деятель” был заменен на “Я слишком известен в Москве...”, а командировка в Лондон превратилась в просто “заграничную командировку”. Дело в том, что слова об общественном деятеле и Лондоне делали прототип легко опознаваемым. До весны 1925 г. из видных деятелей Коммунистической партии в британскую столицу ездили только двое. Первый – Леонид Борисович Красин (1870-1926), с 1920 г. – нарком внешней торговли и одновременно полпред и торгпред в Англии, с 1924 г. ставший полпредом во Франции. Второй – Христиан Георгиевич Раковский (1873-1941), бывший глава Совнаркома Украины, сменивший Красина на посту полпреда в Лондоне в начале 1924 г. Действие С. с. происходит зимой 1924-1925 гг., когда полпредом в Англии был Раковский, который, вероятно, и послужил прототипом развратника в С. с. В дневниковой записи в ночь на 21 декабря 1924 г. в связи с охлаждением англо-советских отношений после обнародования письма Г. Е. Зиновьева (Радомышельского-Апфельбаума) (1883-1936), тогдашнего главы Коминтерна, Булгаков упомянул и Раковского: “Знаменитое письмо Зиновьева, содержащее в себе недвусмысленные призывы к возмущению рабочих и войск в Англии, – не только министерством иностранных дел, но и всей Англией, по-видимому, безоговорочно признано подлинным. С Англией покончено.

Тупые и медленные англичане, хоть и с опозданием, но все же начинают соображать о том, что в Москве, Раковском и курьерах, приезжающих с запечатанными пакетами, таится некая, весьма грозная опасность разложения Британии”.

По всей видимости, амурные утехи Раковского порождали в Москве слухи, и в образе пожилого развратника – любителя несовершеннолетних, восходящего к конкретному прототипу, Булгаков стремился продемонстрировать моральное разложение того, кто призван был работать на разложение “старой доброй Англии”. Устами Филиппа Филипповича автор выражал удивление невероятному сластолюбию большевистских вождей. Любовные похождения многих из них, в частности, “всесоюзного старосты” М. И. Калинина (1875-1946) и секретаря ЦИКа. С. Енукидзе (1877-1937), не были тайной для московской интеллигенции в 20-е годы.

В ранней редакции С. с. более крамольно читалось и заявление профессора Преображенского о том, что калоши из прихожей “исчезли в апреле 1917 г.”, – намек на возвращение в Россию В. И. Ленина и его “Апрельские тезисы”, как первопричину всех бед, случившихся в России. В следующей редакции апрель был заменен по цензурным соображениям на март 1917 г. и источником всех бедствий как бы стала Февральская революция, хотя к завоеваниям этой революции Булгаков, кажется, относился положительно: в пьесе “Сыновья муллы” она показана как благо. Вероятно, деятельность большевиков автор С. с. считал направленной на ликвидацию демократических завоеваний Февраля.

Знаменитый монолог Филиппа Филипповича о разрухе: “Это – мираж, дым, фикция!.. Что такое это ваша “разруха”? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха. Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах”, – имеет один вполне конкретный источник. В начале 20-х годов в московской Мастерской коммунистической драматургии была поставлена одноактная пьеса Валерия Язвицкого (1883-1957) “Кто виноват?” (“Разруха”), где главным действующим лицом была древняя скрюченная старуха в лохмотьях по имени Разруха, мешающая жить семье пролетария. Советская пропаганда действительно делала из разрухи какую-то мифическую неуловимую злодейку, стремясь скрыть, что первопричина – в политике большевиков, в военном коммунизме, а также в том, что люди отвыкли честно и качественно работать и не имеют стимулов к труду. Единственным лекарством против разрухи Преображенский (и с ним Булгаков) признает обеспечение порядка, когда каждый может заниматься своим делом: “Городовой! Это и только это! И совершенно неважно – будет ли он с бляхой или же в красном кепи. Поставить городового рядом с каждым человеком и заставить этого городового умерить вокальные порывы наших граждан. Я вам скажу... что ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме, до тех пор, пока не усмирите этих певцов! Лишь только они прекратят свои концерты, положение само собой изменится к лучшему!”. Любителей хорового пения в рабочее время Булгаков наказал в романе “Мастер и Маргарита”, где служащих Зрелищной комиссии заставляет безостановочно петь бывший регент Коровьев-Фагот. Милиционер как символ порядка возникает в фельетоне “Столица в блокноте” (1922-1923). Миф же разрухи оказывается соотносим с мифом С. В. Петлюры в “Белой гвардии”, где бывшего бухгалтера Булгаков корит за то, что тот в конечном счете занялся не своим делом – стал “головным атаманом” эфемерного, по мнению писателя, Украинского государства. В романе монолог Алексея Турбина, где он призывает к борьбе с большевиками во имя восстановления порядка, соотносим с монологом Преображенского и вызывает сходную с ним реакцию. Брат Николка замечает, что “Алексей незаменимый на митинге человек, оратор”. Шарик же думает о вошедшем в ораторский азарт Филиппе Филипповиче: “Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать...”

Само название “Собачье сердце” взято из трактирного куплета, помещенного в книге А. В. Лейферта “Балаганы” (1922):

“...На второе пирог – / Начинка из лягушачьих ног, /С луком, перцем / Да с собачьим сердцем”. Такое название может быть соотнесено с прошлой жизнью Клима Чугункина, зарабатывавшего на жизнь игрой на балалайке в трактирах (по иронии судьбы, этим же зарабатывал себе на жизнь в эмиграции брат автора С. с. И. А. Булгаков).

С. с. предполагалось инсценировать во МХАТе. 2 марта 1926 г. Булгаков заключил с театром соответствующий договор, который, в связи с цензурным запретом С. с., был расторгнут 19 апреля 1927 г.

В С. с. есть конкретные приметы времени действия – с декабря 1924 г. по март 1925 г. В эпилоге повести говорится о мартовском тумане, от которого страдал головными болями вновь обретший свою собачью ипостась Шарик, а программа московских цирков, которую изучает Преображенский на предмет наличия в них противопоказанных Шарику номеров с котами (“У Соломоновского... четыре каких-то... юссемс и человек мертвой точки... У Никитина... слоны и предел человеческой ловкости”) точно соответствует реальным обстоятельствам начала 1925 г. Именно тогда в 1-м Госцирке на Цветном бульваре, 13 (б. А. Саламонского) и 2-м Госцирке на Б. Садовой, 18 (б. А. Никитина) гастролировали воздушные гимнасты “Четыре Юссемс” и эквилибрист Этон, номер которого назывался “Человек на мертвой точке”. Отметим, что точная временная приуроченность характерна не только для С. с., но и для других булгаковских произведений – повести “Роковые яйца”, пьесы “Блаженство”, романа “Мастер и Маргарита”.

По некоторым данным, еще при жизни Булгакова С. с. распространялось в самиздате. Анонимная корреспондентка в письме 9 марта 1936 г., когда после публикации критической статьи в “Правде” стало неизбежным снятие со сцены “Кабалы святош”, ободряя Булгакова, сообщала ему, что многое, “что пишется Вами, а м. б. и приписывается, переписывается и передается, так, например, вариант окончания повести “Роковые яйца” и повесть “Собачье сердце””. Также и известный литературовед Разумник Васильевич Иванов-Разумник (Иванов) (1878-1946) в книге мемуарных очерков “Писательские судьбы” (1951) отмечал:

“Спохватившись слишком поздно, цензура решила впредь не пропускать ни единой печатной строчки этого “неуместного сатирика” (так выразился о М. Булгакове некий тип, на цензурной заставе команду имеющий). С тех пор рассказы и повести его запрещались (читал я в рукописи очень остроумную его повесть “Шарик”)...” Здесь под “Шариком” явно имеется в виду С. с.

Об истории создания и публикации повести «Собачье сердце»

Булгаков Михаил Афанасьевич - Об истории создания и публикации повести «Собачье сердце»

Об истории создания и публикации повести «Собачье сердце»

Его фабула перекликается с романом известного английского писателя-фантаста Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», в котором описаны опыты одного профессора по превращению хирургическим путём людей в животных. Прототипом одного из главных героев повести М. А. Булгакова профессора Преображенского стал дядя писателя, известный в Москве врач Н. М. Покровский.

В марте 1925 году писатель впервые читал свою повесть на литературном собрании «Никитинских субботников». Один из слушателей тотчас же донёс в Главное политическое управление страны: «Такие вещи, прочитанные в самом блестящем литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях Всероссийского Союза Поэтов. Вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах и отрицает все его достижения. Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это — Главлит, и если моё мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит».

И хотя у М. А. Булгакова уже был подписан договор с МХАТом о постановке повести на сцене, в связи с цензурным запретом он был расторгнут. А к самому писателю с санкции Центрального комитета партии 7 мая 1926 года пришли с обыском, в результате которого были изъяты не только два экземпляра машинописного варианта «Собачьего сердца», но и его личные дневники. Повесть пришла к своему читателю в СССР лишь в 1987 г.

В январе 1925 г. М. А. Булгаков по заказу журнала «Недра», где ранее были опубликованы его произведения «Дьяволиада» и «Роковые яйца», начал работу над новой повестью. Первоначально она называлась
«Собачье счастье. Чудовищная история» , но вскоре писатель заменил название на
«Собачье сердце» . Произведение было закончено уже в марте того же года.

В то время подобные высказывания «компетентных» сотрудников не могли пройти бесследно. По просьбе главного редактора журнала «Недра» Н. С. Ангарского с рукописью повести ознакомился совет-ский партийный и государственный деятель Лев Каменев. Он и вынес рукописи окончательный вердикт: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя».

В январе 1925 г. М.А. Булгаков по заказу журнала «Недра», где ранее были опубликованы его произведения «Дьяволиада» и «Роковые яйца», начал работу над новой повестью. Первоначально она называлась «Собачье счастье. Чудовищная история» , но вскоре писатель заменил название на«Собачье сердце» . Произведение было закончено уже в марте того же года.

Его фабула перекликается с романом известного английского писателя-фантаста Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», в котором описаны опыты одного профессора по превращению хирургическим путём людей в животных. Прототипом одного из главных героев повести М.А. Булгакова профессора Преображенского стал дядя писателя, известный в Москве врач Н.М. Покровский.

В то время подобные высказывания «компетентных» сотрудников не могли пройти бесследно. По просьбе главного редактора журнала «Недра» Н.С. Ангарского с рукописью повести ознакомился совет-ский партийный и государственный деятель Лев Каменев. Он и вынес рукописи окончательный вердикт: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя». Материал с сайта http://iEssay.ru

Повесть Булгакова "Собачье сердце", имеющая подзаголовок "Чудовищная история", не публиковалась при жизни писателя. Впервые она была напечатана в 1968г. ("Студент". Лондон. №№ 9, 10; "Грани". Франкфурт. № 69). В СССР она была издана в журнале "Знамя" (№ 6) лишь в 1987 г. На рукописи стоит авторская дата: январь-март 1925 года. Предназначалась повесть для журнала "Недра", где ранее были опубликованы "Дьяволиада" и "Роковые яйца".

Фабула "Собачьего сердца", как и повести "Роковые яйца", восходит к произведению великого английского писателя-фантаста Герберта Уэллса (1866-1946) - к роману "Остров доктора Моро". В книге рассказывается о том, как профессор-маньяк в своей лаборатории на необитаемом острове занимается созданием необычных "гибридов", превращая людей в животных хирургическим путем.

Название "Собачье сердце" взято из трактирного куплета, помещенного в книге А. В. Лайферта "Балаганы" (1922):

На второе пирог -

Начинка из лягушачьих ног,

С луком, с перцем

Да с собачьим сердцем.

Название может быть соотнесено с прошлой жизнью Клима Чугункина, зарабатывавшего на жизнь игрой на балалайке в трактирах.

7 марта 1925 года автор впервые читал первую часть повести на литературном собрании "Никитинских субботников", а 21 марта - вторую часть. На собрании присутствовал М. Я. Шнейдер, который позже так писал о своих впечатлениях: "Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему" (к Октябрьскому перевороту 1917 года). Присутствующий там же агент ОГПУ докладывал своему начальству несколько иначе: "Такие вещи, прочитанные в самом блестящем литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях Всероссийского Союза Поэтов. <...> Вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах <...> и отрицает все его достижения. <...> Вторая и последняя часть повести Булгакова "Собачье сердце" вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. <...> Если и подобно грубо замаскированные (ибо все это "очеловечевание" - только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от книжного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас".

Безусловно, подобные высказывания "компетентных" сотрудников не могли пройти бесследно, и повесть была запрещена.

Однако люди, искушенные в литературе, приняли повесть и хвалили ее. Викентий Вересаев в апреле 1925 года писал поэту Максимилиану Волошину: "Очень было мне приятно прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове <...> юмористические его вещи - перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезали чудесную вещь "Собачье сердце", и он совсем падает духом". 7 мая 1926 года в рамках санкционированной ЦК кампании по борьбе со "сменовеховством" на квартире у Булгакова был произведен обыск и конфискована рукопись дневника писателя и два экземпляра машинописи "Собачьего сердца". Лишь спустя три с лишним года конфискованное при обыске было возвращено автору благодаря содействию Максима Горького.

"Собачье сердце" предполагалось инсценировать во МХАТе. 2 марта 1926 года Булгаков заключил с театром договор, который в связи с цензурным запретом на произведение был расторгнут 19 апреля 1927 года.

В "Собачьем сердце" есть характерные приметы времени с декабря 1924 года по март 1925-го. В эпилоге повести упоминается мартовский туман, от которого страдал головными болями вновь обретший свою собачью ипостась Шарик. Программа московских цирков, которую столь тщательно изучает Преображенский, проверяя нет ли там номеров с участием котов ("У Соломоновского... четыре каких-то...Юссемс и человек мертвой точки... У Никитина... слоны и предел человеческой ловкости"), точно соответствует программам начала 1925 года. Именно тогда состоялись гастроли воздушных гимнастов "Четыре Юссемс" и эквилибриста Этона, номер которого назывался "Человек на мертвой точке".

Повесть начинается с изображения Москвы, увиденной глазами Шарика, бродячего пса, никому не нужного, "знающего" жизнь далеко не с лучшей ее стороны. Картина города реалистична, даже натуралистична: шикарные рестораны, где "дежурное блюдо - грибы, соус пикан", и столовая "нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства", в которой варят щи из "вонючей солонины". Здесь живут "товарищи", "господа", "пролетарии".

Все показывает неприглядную изнанку: кругом разруха, исказились в страшной гримасе улицы, дома, люди. Дома, словно люди, живут своей самостоятельной жизнью (калабуховский дом). Немалое значение в завязке повести имеет зловещий пейзаж: "Вьюга в подворотне ревет мне отходную", "ведьма сухая метель загремела воротами", "вьюга захлопала из ружья над головой".

Один из главных героев повести - профессор Преображенский - всемирно известный ученый, врач, умница, абсолютно уверенный в том, что "разруха не в клозетах, а в головах", размышляет о происходящем так: ведь стоял же калабуховский дом до революции, и никто не воровал калош, и лежали ковры в парадном, и лестница была чистой, в цветах, но пришли другие люди и "в апреле семнадцатого года в один прекрасный день, пропали все калоши <...> 3 палки, пальто и самовар у швейцара", и вот тут-то началась разруха.

Идея преобразования мира стара и благородна, ее поддерживали и развивали лучшие умы в истории, но это идея преобразования, а не разрушения. С первых же страниц повести читатель погружается в атмосферу разрушения, опустошения, в мир, где все строится по закону: "Кто был ничем, тот станет всем". Эти "никто" живут в калабуховском доме, именно благодаря им наступает "разруха". Они не занимаются делом, они - поют. В этом мире перестают действовать общечеловеческие нормы и законы поведения.

Фамилия Преображенский не случайна. Филипп Филиппович не просто врач, он "маг", "волшебник", "чародей", преобразователь, который пытается найти способ "улучшения человеческой породы". Но его эксперимент приводит к неожиданным результатам. Несчастный пес Шарик становится гражданином Шариковым. Начинается процесс воздействия словом, которое несет Швондер. По его мнению, Шариков "пролетарий", "труженик", чего никак не может понять профессор. "Да почему же вы труженик?" - изумляется он. А логика "пролетариев" такова: "Да уж известно - не нэпман". Шарикову невдомек, что все, что имеет профессор Преображенский, нажито собственным трудом, его не смущает, что он живет и кормится за счет профессора: ведь зачем работать, если можно отнять. Как известно, ленинский дозунг "Грабь награбленное!", в том числе и нажитое интеллектуальным трудом, был одним из самых популярных в дни революции. Благородная идея "равенства и братства" переродилась в примитивную уравниловку и откровенный грабеж. И Шариков и Швондер - люди искусственно выведенные, только разными путями. Операция по пересадке гипофиза в течение недели "очеловечила" собаку, "операция" по "очеловечиванию" Швондера длилась дольше, но результат в сущности один. Эти "люди" имеют лишь внешние человеческие признаки, недостаточные для того, чтобы определение "человек" было к ним приложимо. Миллионам швондеров внушили: чтобы стать "новым человеком", хозяином жизни, не нужно много трудиться и прилагать какие-либо особенные усилия, достаточно того, что ты "пролетарий" - а значит, имеешь право быть "хозяином жизни". Убеждение Шарикова в своем классовом превосходстве вызывает взрыв негодования у Преображенского и Борменталя: "Вы стоите на самой низшей ступени развития <...> вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить..."

С появлением Шарикова в квартире профессора начинается разруха, она принимает катастрофические размеры, и вместо того, чтобы заниматься делом, оперировать, Преображенский вынужден принимать Швондера, выслушивать угрозы, обороняться, писать бесчисленные бумаги, чтобы узаконить существование Полиграфа Полиграфовича. Нарушена жизнь всего дома, "народ целый день ломится", чтобы посмотреть "говорящую собачку". У людей нет другого дела, но ведь без своего дела нет и жизни. Эта мысль автора очень важна. Революционеры-болыпевики только тем и занимаются, что делают не свое дело: руководят, не умея руководить, разрушают то, что не ими создано, все переделывают, перестраивают. Эксперимент большевиков по созданию "нового" - центральная проблема повести. Профессор Преображенский не любит большевиков, но и он своими, хирургическими методами, хочет "улучшить человеческую породу". И вот вывод, сделанный профессором: Шариков - насилие над природой! "Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может спокойно его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого! <...> Мое открытие, черти б его съели, <...> стоит ровно один ломаный грош... <...> Теоретически это интересно. <...> Ну а практически что? Кто теперь перед вами? - Преображенский указал в сторону смотровой, где почивал Шариков". Что же могло выйти из Клима Чугункина, пьяницы с тремя судимостями, умершего в пивной от удара ножом в сердце? Ответ прост - Клим Чугункин. Страшно другое: "продвинутым" пролетарием, для которого уготован государственный пост, становится "помесь" преступника и собаки. А ведь Шариков далеко бы пошел, потому что такие, как он, удобны. Шариковы готовы подчиняться и подчинять. А власть пролетариата - основа пролетарской идеологии. Нельзя в одночасье изменить то, что складывалось веками. Крах подобных экспериментов неизбежен, потому что невозможно "очеловечить" то, что перестало быть человеком, потеряв духовную и моральную основу, на которой строятся отношения между обществом и личностью. Вот почему эксперимент с очеловечением собаки провалился так же, как и трагический коммунистический "эксперимент". Время показало, насколько прав был в своих прозрениях М. Булгаков.

БИОГРАФИЯ

Булгаков Михаил Афанасьевич (3(15).05.1891г. - 10.03.1940г.) - русский писатель.

Родился 3 (15) мая 1891 в Киеве в семье профессора Киевской духовной академии. Семейные традиции переданы Булгаковым в романе Белая гвардия (1924) укладу дома Турбиных. В 1909, по окончании лучшей в Киеве Первой гимназии, Булгаков поступил на медицинский факультет Киевского университета. В 1916, получив диплом, работал врачом в селе Никольское Смоленской губ., затем в г. Вязьме. Впечатления тех лет легли в основу цикла рассказов Записки юного врача (1925–1926). Литературовед М.Чудакова писала об этом периоде жизни Булгакова: «В эти полтора года он увидел свой народ лицом к лицу, и, возможно, именно взгляд врача, знающего, что без элементарного просвещения и примитивных хотя бы гигиенических норм нельзя рывком перескочить в новый светлый мир, укрепил уверенность Булгакова в губительности для России вскоре наступивших революционных потрясений».

Еще студентом Булгаков начал писать прозу – по-видимому, в основном связанную с медицинской тематикой, а затем земской врачебной практикой. По воспоминаниям сестры, в 1912 он показывал ей рассказ о белой горячке. После Октябрьской революции 1917 Булгаков вместе с женой Т.Лаппа вернулся из Вязьмы в Киев. Кровавые события, свидетелем которых он стал, когда город переходил то к красным, то к белым, то к петлюровцам, легли в основу некоторых его произведений (рассказ Я убил, 1926 и др., роман Белая гвардия). Когда в 1919 в Киев вошла Добровольческая армия белых, Булгаков был мобилизован и в качестве военного врача уехал на Северный Кавказ.

Выполняя свои медицинские обязанности, Булгаков продолжал писать. В Автобиографии (1924) он сообщил: «Как-то ночью, в 1919 году, глухой осенью, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов». Первый фельетон Булгакова Грядущие перспективы, опубликованный с инициалами М.Б. в газете «Грозный» в 1919, давал жесткую и ясную картину как современного писателю общественно-политического и экономического состояния России («оно таково, что глаза... хочется закрыть»), так и будущего страны. Булгаков предвидел неизбежную расплату войной и нищетой «за безумие дней октябрьских, за самостийность изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станками для печатания денег... за все!» Ни в те дни, ни когда-либо впоследствии писатель не питал иллюзий относительно «очистительной силы» революции, видя в ней лишь воплощение социального зла.

Заболев тифом, Булгаков не смог покинуть Владикавказ вместе с Добровольческой армией. Попытка выбраться из Советской России морем, через Батум, также не увенчалась успехом. Некоторое время он оставался во Владикавказе, зарабатывая на жизнь театральными рецензиями и написанными по заказу местного театра пьесами (которые впоследствии уничтожил).

В 1921 Булгаков приехал в Москву. Начал сотрудничество с несколькими газетами и журналами в качестве фельетониста. Произведения разных жанров публиковал в газете «Накануне», выходившей в Берлине. В газете «Гудок» Булгаков сотрудничал с целой плеядой писателей – И.Бабелем, И.Ильфом и Е.Петровым, В.Катаевым, Ю.Олешей. Впечатления этого периода были использованы Булгаковым в повести Записки на манжетах (1923), которая не была издана при жизни писателя. Главным героем повести является человек, подобно Булгакову приехавший в Москву, чтобы начать жизнь с чистого листа. Необходимость написать бездарную пьесу для того, чтобы «вписаться» в новую жизнь, угнетает героя, он чувствует свою связь с прежней культурой, которая для него воплощена в Пушкине.

Своеобразным продолжением Записок на манжетах явилась повесть Дьяволиада (1925). Ее главный герой, «маленький человек» Коротков, оказался в самой гуще фантасмагорической жизни Москвы 1920-х годов и стал ее летописцем. В Москве происходит и действие других повестей Булгакова, написанных в эти годы, – Роковые яйца (1925) и Собачье сердце (1925, опубл. в 1968 в Великобритании).

В 1925 Булгаков опубликовал в журнале «Россия» роман Белая гвардия (неполный вариант), работу над которым начал еще во Владикавказе. Трагедия гражданской войны, разыгрывающаяся в родном писателю Киеве (в романе – Город), показана как трагедия не только народа в целом, но и «отдельно взятой» семьи интеллигентов Турбиных и их близких друзей. Булгаков с пронзительной любовью рассказал об атмосфере уютного дома, в котором «пышут жаром разрисованные изразцы» и живут любящие друг друга люди. Герои романа, русские офицеры, в полной мере обладают чувством чести и достоинства.

В год публикации романа Булгаков начал работу над пьесой, сюжетно и тематически связанной с Белой гвардией и получившей впоследствии название Дни Турбиных (1926). Процесс ее создания описан автором в Театральном романе (Записки покойника, 1937). Пьеса, которую Булгаков несколько раз переделывал, представляла собою не инсценировку романа, а самостоятельное драматургическое произведение. Спектакль Дни Турбиных, премьера которого состоялась в 1926 во МХАТе, имел огромный успех у зрителей, несмотря на нападки официозных критиков, которые обвинили автора в том, что он «перемигивается с остатками белогвардейщины», и усмотрели в пьесе «насмешку русского шовиниста над украинцами». Спектакль выдержал 987 представлений. В 1929–1932 его показ был запрещен.

Вскоре после Дней Турбиных Булгаков написал две сатирические пьесы о советской жизни 1920-х годов – Зойкина квартира (1926, шла на московской сцене два года), Багровый остров (1927, снята с репертуара после нескольких спектаклей) – и драму о Гражданской войне и первой эмиграции Бег (1928, запрещена к постановке незадолго до премьеры).

В конце 1920-х годов Булгаков подвергался резким нападкам официальной критики. Его прозаические произведения не публиковались, пьесы были сняты с репертуара. В начале 1930-х годов на сцене МХАТа шла только его инсценировка Мертвых душ Гоголя; пьеса о Мольере Кабала святош (1930–1936) некоторое время шла в «исправленном» цензурой варианте, а затем тоже была запрещена. В марте 1930 Булгаков обратился к Сталину и советскому правительству с письмом, в котором просил либо дать ему возможность выехать из СССР, либо разрешить зарабатывать на жизнь в театре. Через месяц Сталин позвонил Булгакову и разрешил ему работать, после чего писатель получил должность ассистента режиссера во МХАТе.

Разрешение работать, данное Булгакову, оказалось излюбленным коварным ходом Сталина: произведения писателя по-прежнему были запрещены к публикации. В 1936 Булгаков зарабатывал переводами и написанием либретто для Большого театра, а также играл в некоторых спектаклях МХАТа. В это время Булгаков писал роман, начатый еще в 1929. Первоначальный вариант (по собственному определению писателя, «роман о дьяволе») был уничтожен Булгаковым в 1930. В 1934 была создана первая полная редакция текста, получившего в 1937 название Мастер и Маргарита. В это время Булгаков уже был смертельно болен, некоторые главы романа он диктовал жене Е.С.Булгаковой. Работа над романом была закончена в феврале 1940, за месяц до смерти писателя.

За годы работы над Мастером и Маргаритой авторская концепция существенно изменилась – от сатирического романа до философского произведения, в котором сатирическая линия является только составляющей сложного композиционного целого. Текст насыщен множеством ассоциаций – в первую очередь, с Фаустом Гете, из которого взят эпиграф к роману и имя сатаны – Воланд. Евангельские истории художественно преображены Булгаковым в главах, представляющих собою «роман в романе» – произведение Мастера о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри. Осознавая неприемлемость Мастера и Маргариты в рамках советской идеологии, Булгаков тем не менее пытался способствовать публикации романа. С этой целью в 1938 он написал пьесу Батум, центральной фигурой которой стал молодой Сталин. Пьеса была запрещена; публикация романа при жизни автора не состоялась. Только в 1967 вдове Булгакова, при содействии К.Симонова, удалось опубликовать роман в журнале «Москва». Публикация стала важнейшим культурным событием 1960-х годов. По воспоминаниям критиков П.Вайля и А.Гениса, «эту книгу немедленно восприняли как откровение, где в зашифрованном виде содержатся все ответы на роковые вопросы русской интеллигенции». Многие фразы из романа («Рукописи не горят»; «Квартирный вопрос только испортил их» и др.) перешли в разряд фразеологизмов. В 1977 Ю.Любимов поставил по Мастеру и Маргарите одноименный спектакль в Театре на Таганке.

Просмотров