Иван Сергеевич Шмелев — интересные факты из жизни и биографии. "Советская власть — убийцы"

Не было у Ивана Сергеевича Шмелева отца - выдающегося математика, матери – талантливой пианистки, не было среди его родни мистиков, философов, художников, действительных тайных советников, не текла в его жилах кровь князей Курбских, не принадлежал он по рождению ни к политической, ни к военной, ни к творческой элите.

Гуслицы – это юго-восточная часть Богородского уезда Московской губернии с прилегающими землями Рязанской и Владимирской губерний по реке Гуслице, притоке реки Нерской, которая впадает в Москва-реку. По одной из версий, название пошло от финского «kuusi», то есть «ель»: в начале второго тысячелетия население Гуслиц было смешанным, славянским и финно-угорским. По реке названо и село Гуслицы Богородского уезда, известное со времен Ивана Калиты. Оттуда идет род Шмелевых.

Эти места называли старообрядческой Палестиной. Там в ХVII – ХVIII веках селились беглые староверы. Из актов конца ХVII в. Иван Сергеевич Шмелев вычитал, что его предок во время тяжбы в Успенском Соборе между старообрядцами и новообрядцам в присутствии царевны Софьи учинил драку с соборным батюшкой. Жители назывались гусляками, они были носителями особого, гуслицкого, самосознания, которым многое объясняется в характере и образе жизни Шмелевых. Гусляки – люди с достоинством, деятельные, предприимчивые, грамотные. В ХVIII – ХIХ веках в гуслицких селах добывали глину, производили фаянсовую посуду, хлопчатобумажные ткани, занимались извозом, торговлей, хмелеводством, потому и родилась поговорка, записанная В. Далем, «У него в голове гусляк разгулялся». Гусляки делали лестовки и развивали иконопись, причем их заказчиками были и новообрядцы. В Гуслицах сложился свой стиль оформления книг – их переписыванием и украшением там занимались профессионально. Оформился и свой стиль рисованного лубка.

Прадед Ивана Сергеевича Шмелева, тоже Иван, был из государственных гуслицких крестьян. Прабабушка, Устинья Васильевна, состояла в родстве с Морозовыми, из которых вышел основатель династии Морозовых – Савва Васильевич. Прадед Иван перебрался в Москву в 1812 году. Он обосновался в Кадашевской слободе, что в Замоскворечье, – в районе купеческих особняков и каменных церквей. Замоскворечье – символ купечества. Здесь укоренился купец первой гильдии В. А. Кокорев, из старообрядческой семьи костромских торговцев; с его именем связана Большая Ордынка, Кокоревское подворье. Здесь были владения Шемшуриных и Жемочкиных. Отсюда купец Кумакин, дядя Достоевского по материнской линии. Тут благодаря прадеду Ивану жило несколько поколений Шмелевых.

Слобода названа по селу Кадашево, которое упомянуто в завещании великого князя Ивана Васильевича в 1504 году. Название пошло, очевидно, от старинного наименования мастеров полотняного ремесла, либо от кадник , кадаш , кадыш – бочар, обручник, бондарь… «наехали кадаши, из Мещеры торгаши». Шмелев построил дом, а когда началась война с Наполеоном, он оставил в этом доме жену, детей и ушел на Воробьевы горы, где по ночам вместе с другими мужиками ловил французов. По семейному преданию, Устинья Васильевна как-то схватилась с французом-мародером, пытавшимся увести со двора корову, ее заступником оказался Наполеон, появившийся во дворе в нужное время. После войны прадед занялся плотницким делом, торговал посудным и щепным, то есть деревянным, товаром резной, токарной работы, а это могли быть чашки, мисы, ложки, игрушки, складни и проч. Он накопил денег и стал подрядчиком.

Его сын, тоже Иван, дед писателя, продолжил семейное дело, расширил его – начал брать подряды на строительство домов и стал настолько уважаемым подрядчиком, что принял участие в строительстве деревянного Крымского моста. И не такое бывало: он взялся за дело, сулившее верные прибыли и почет, – за перестройку Коломенского дворца. Думал, что за это ему пришлют «кулек крестов», как написал его внук в «Автобиографии» (1913). Но Иван Иванович, человек, по всей видимости, с норовом, отказался дать взятку приемной комиссии, а в результате почти разорился. От коломенского проекта пришлось отказаться. Тогда он выломал дворцовый паркет, снял рамы и двери и пустил все это на ремонт отцовского дома в Кадашах. Иван Иванович оставил сыну Сергею три тысячи рублей ассигнациями и сто тысяч долга.

Сергей Иванович курса в Мещанском училище не окончил, проучился только четыре класса; он с пятнадцати лет помогал отцу и после его смерти продолжил подрядное дело, покупал лес, гонял с ним барки, сплавлял плоты, стал хозяином большой плотницкой артели и держал банные заведения. Почти все московские бани строились по берегам рек, речек, проточных прудов. От Крымского моста до Воробьевых гор тянулись бани, купальни, портомойни, был устроен прокат лодок. Часть всего этого принадлежала Шмелевым и обеспечивала им доход. Шмелевский род вообще отличался хозяйственностью: двоюродный брат Сергея Ивановича, Егор Васильевич, владел кирпичным заводом на Воробьевых горах; правда, в 1894 году завод был продан.

Иван Сергеевич Шмелев, будущий писатель, родился 21 сентября (3 октября) 1873 года, в родовом шмелевском доме, что на Калужской улице, под номером тринадцать. Он появился на свет в пору расцвета семейного дела, домашний уклад был благополучен, устойчив, а детское ощущение райского бытия происходило от отцовского жизнелюбия.

У Сергея Ивановича было триста плотников – и они тоже были известны по всей Москве. Они выполняли такие престижные работы, как возведение лесов и помостов в храме Христа Спасителя. Азарта Сергея Ивановича хватало на серьезные проекты, и на веселую безделицу. Он первым ввел в Москве ледяные горы. Алексей Михайлович Ремизов в «Центурионе», вошедшем в его книгу «Мышкина дудочка» (1953), писал: «Отец Шмелева заделался тузом на Москве за свои масленичные горы – понастроены были фараоновы пирамиды в Зоологическом и Нескучном. Долго потом купцы вспоминали в Сокольниках и на Воробьевых за самоваром шмелевские фейерверки» . Сергей Иванович, как говорили раньше, ставил балаганы. Он упомянут как устроитель народных гуляний в «Юнкерах» (1933) Александра Ивановича Куприна. Его последним делом был подряд по постройке трибун на открытии памятника Пушкину. Умер Сергей Иванович 7 октября 1880 года. Молодая лошадь сбросила Сергея Ивановича и протащила его по дороге. Перед кончиной он долго болел. Его похоронили на кладбище Донского монастыря. Его сыну Ивану было тогда семь лет, он наблюдал из окна, как траурная процессия продвигалась к монастырю. Он обожал своего отца. Сергей Иванович стал героем произведений Шмелева. Когда в феврале 1928 года в парижской газете «Возрождение» был опубликован посвященный Куприну рассказ Шмелева «Наша Масленица», Константин Бальмонт 4.03.1928 написал автору: «Когда я читал его вслух, мы и плясали, и смеялись, и восклицали, и плакали <…> Это – чудесно. Это – родное. Мы любим Вашего отца. Я его вижу. Мы – силой Вашего слова были у него в гостях<…>» .

После смерти отца семья жила скудновато, остались долги. Но Шмелев вспоминал, что дома пекли ситный хлеб, по воскресеньям к чаю обязательно были пирожки – эти и другие привычки милой старины матушка сохранила. Ее звали Евлампией Гавриловной. Она была родом из купеческой семьи Савиновых, закончила институт благородных девиц, вышла замуж за Сергея Ивановича и родила ему детей: Софью, Марию, Николая, Сергея, Ивана, Екатерину. Став вдовой, она в полной мере проявила жесткость характера, силу воли и взвалила на себя заботы о благополучии дома. Кормилась семья за счет бань, но Евлампия Гавриловна еще сдавала третий и подвальный этажи дома. Родители Шмелева – из устроителей. В матушке проявилась купеческая хватка. Шмелев, как это видно из его произведений, в частности из статьи «Душа Москвы» (1930), не считал купечество темным царством, отдавал должное купцам в материальном и духовном строительстве Москвы, имея в виду галерею Третьяковых, художественные собрания Щукина и Цветкова, собрания древней иконной живописи Солдатенкова, Рябушинского, Постникова, Хлудова, Карзинкина, картинную галерею Морозова, библиотеку Хлудовых, бесплатные больницы – Алексеевскую, Бахрушинскую, Хлудовскую, Сокольническую, Морозовскую, Солдатенковскую, Солодовниковскую, а также богадельни, дома дешевых квартир, родильные приюты, училище для глухонемых, приют для исправления малолетних преступников.

Семья будущего писателя в известном смысле не была просвещенной, в доме, кроме старенького Евангелия, молитвенников, поминаний, да в чулане на полках «Четьи-Минеи» прабабушки Устиньи, других книг не было. Жизнь протекала по когда-то давно заведенному порядку.

Шмелевы хоть и приняли новую веру, но к сохранению религиозных обрядов и домашних устоев относились со старообрядческой строгостью. Обязательно соблюдались посты, постились также по средам и пятницам. Семья почитала святыни, посещала церкви, ходила на богомолье; еще маленьким Шмелев совершил паломничество в Троице-Сергиеву Лавру, принял там благословение от старца Варнавы – старец достал из кармана и дал ему крестик. Смысла церковных слов маленький Шмелев не понимал, а картинки с грешниками, шествующими по мытарствам, рождали страх и говорили о существовании жуткой тайны. Решающее духовное воздействие на него – еще при жизни отца – оказал плотник Михаил Панкратыч Горкин, по сути, его домашний воспитатель. Раньше таких, как Горкин, называли дядьками. Он утешитель и наставник маленького Шмелева, он внушал впечатлительному мальчику мысль о том, что есть ангел-хранитель, что Господь его любит, что ветчину в пост есть грешно, что надо трудиться, что душа все равно как полевой цветик. Уже постаревший Шмелев писал о том, что душу его сотворили отец и Горкин.

Помимо церковного, Шмелеву с детства открылся мир балаганных сказок: амбары были завалены декорациями морей, китов, чудовищ, скелетов и прочего, что рождалось в головах художников с Хитрова рынка. Открылся ему и мир простонародный – плотников, бараночников, скорняков, сапожников, банщиков. Он рано услышал бойкую речь – тот народ, что стекался во двор, за словом в карман не лез. Шмелев вспоминал в «Автобиографии»:

«Здесь, во дворе, я увидел народ. Я здесь привык к нему и не боялся ни ругани, ни диких криков, ни лохматых голов, ни дюжих рук. Эти лохматые головы смотрели на меня очень любовно. Мозолистые руки давали мне с добродушным подмигиванием и рубанки, и пилу, и топорик, и молотки и учили, как “притрафляться” к доскам, среди смолистого запаха стружек, я ел кислый хлеб, круто посоленный, головки лука и черные, из деревни привезенные лепешки. Здесь я слушал летними вечерами, после работы, рассказы о деревне, сказки и ждал балагурство. Дюжие руки ломовых таскали меня в конюшни к лошадям, сажали на изъеденные лошадиные спины, гладили ласково по голове. Здесь я узнал запах рабочего пота, дегтя, крепкой махорки. Здесь я впервые почувствовал тоску русской души в песне, которую пел рыжий маляр. “И-эх и темы-най лес… да эх и темы-най…” Я любил украдкой забраться в обедающую артель, робко взять ложку, только что начисто вылизанную и вытертую большим корявым пальцем с сизо-желтым ногтем, и глотать обжигающие рот щи, крепко сдобренные перчиком. Многое повидал я на нашем дворе и веселого, и грустного. Я видел, как теряют на работе пальцы, как течет кровь из-под сорванных мозолей и ногтей, как натирают мертвецки пьяным уши, как бьются на стенках, как метким и острым словом поражают противника, как пишут письма в деревню и как их читают. Здесь я получил первое и важное знание жизни. Здесь я почувствовал любовь и уважение к этому народу, который все мог. Он сделал то, чего не могли делать такие, как я, как мои родные. Эти лохматые на моих глазах совершали много чудесного. Висели под крышей, ходили по карнизам, спускались под землю в колодезь, вырезали из досок фигуры, ковали лошадей брыкающихся, писали красками чудеса, пели песни и рассказывали дух захватывающие сказки».

Все так замечательно складывалось в его жизни, и все так его любили, а между тем уже в раннем детстве он узнал страх, потому что увидел страшное. Такое страшное, что жалость к человеку укоренилась в нем навсегда. Была Пасха 1877 года. Тогда началась Русско-турецкая война. Было солнечно и звонили колокола, маленький Шмелев гулял с няней и заметил, что у сарая столпились люди. Няня взяла его на руки, и он увидел чужих, они были безъязыкими, под лохмотьями старика он разглядел незатянувшуюся рану, сквозь которую проступала кость, у женщины вместо глаз были красные ямы. Тогда он узнал, что есть православные мученики, что царь начал войну с турками, чтобы турки не мучили христиан. Эти несчастные долго снились ему, и ужас вновь и вновь сковывал его сердечко. Второй раз панический страх овладел им в 1881 году: он услышал, что убили Александра II, что без царя всем грозит беда, что нигилисты всех будут резать.

Обучение наукам началось в частном пансионе сестер-француженок Верзес, располагавшемся недалеко от дома, на Полянском рынке. В одиннадцать лет Шмелев сказал «прощай» праздности вольной, его отдали в первую гимназию, что у Храма Христа Спасителя. Попасть туда оказалось делом нелегким, на шестьдесят вакантных мест было четыреста кандидатов. Приемный диктант по русскому языку он написал без ошибок, но на экзамене по арифметике сбивался и робел. Хлопотать за него принялась крестная, Елизавета Егоровна, его дальняя родственница, сама в девичестве Шмелева. Проучился он там всего три месяца, с августа по ноябрь. В 1913 году Шмелев вспоминал: «Меня подавили холод и сушь. Это самая тяжелая пора моей жизни – первые годы в гимназии. Тяжело говорить. Холодные сухие люди. Слезы. Много слез ночью и днем, много страха». Уже в детстве накопились обиды и страхи, все, что в зрелые годы обернулось страстностью, непримиримостью и даже мнительностью.

Каждое утро маленький Шмелев шел по Якиманке, через Большой Каменный мост к Волхонке, к розовому огромному зданию за высокими чугунными воротами. Из-за своих рефлексий он был отстающим; разбирая «Птичку Божию», не мог определить сказуемое; получал колы и двойки, и смятение его разрасталось, застило весь свет. На перемене он ютился под пожарной лестницей на большом дворе; до него доносились запахи сыра, колбасы, слоек, он в одиночестве жевал в своем укрытии пустой розанчик – пятачка на гимназический завтрак дома не выдавали.

Матушка решила перевести его в другую гимназию – под номером шесть. Она находилась неподалеку от дома, в Большом Толмачевском переулке, в усадьбе графов Сологубов, за чугунными воротами с литым фруктовым орнаментом. Собственно, посоветовал ей это сделать четырехклассник шестой гимназии некто Сережа Волокитин. Хотя бабушка и называла его пакостником, совету его вняли. Просторные классы сменили маленькие уютные комнаты, а в учебе Шмелев выказывал успехи. Из последних учеников стал чуть ли не первым. Он попал в свою среду.

На молебны в гимназию приходил диакон Алексий, впоследствии старец, схимник Зосимовой пустыни. Он был литературно и философски образованным человеком, о котором учитель словесности Федор Владимирович Цветаев, дядя Марины Цветаевой, преподаватель шестой гимназии и инспектор Московского учебного округа, говорил: «О, он всего Достоевского … пере-же-вал! И всего – Соловьева… и – всех “гностиков-хвостиков”… му-дрец!» . За сочинения у Цветаева Шмелев получал в основном пятерки, за работу «Летний дождь в лесу» – пятерку с тремя плюсами. По русскому языку были четверки. По латыни получал тройки, но больше двойки, по немецкому – тройки. Вот фрагмент рассказа «Как я покорил немца» (1934):

«Только Отто Федорыч, немец, ставил всё тройки с минусом. Как ни переводил ему любимые его каверзы – “он, казалось, был нездоров”, “он, казалось бы, не был бы нездоров”, даже – “он, не казалось бы, что будто бы будет нездоров”… как ни вычитывал Шиллера и Уланда, как ни жарил все эти фатер, гефеттер, бауэр и нахбар… – ничто не помогало. Он пучил стеклянные ясные глаза, и румяное, в пятнах, лицо его, похожее на святочную маску с рыжими бровями и бачками, сияло удовольствием: “ошень ка-ашо, драй!”

Но почему же – драй?!.

Руски ушенник не мошет полушайт фир, немецкий мо-шет!». Я ненавидел щегольский галстук немца – зеленый с клюковками, в розовых клеточках платочек, которым он вытирал потную лысину, тыкал в стеклянные ясные глаза, когда, растроганный, декламировал нам шиллеровскую “Лид фом Глокэр” или “Уранэ, Гросмуттер, Муттер унд Кинд ин думпфер Штубэ бейзаммен зинд”…– как накануне Троицы убило молнией четверых. «Жестокий, он притворяется добряком, он тычет в глаза платочком, чуть не рыдает даже: “Унд моэн ист… Файэртаг!..” – у, фальшивый!». Я вычитывал ему с чувством “Дер Монд ист ауфгеганген, ди гольдене Штернэ пранген” – драй и драй! – только 2-е место. <…> Я поклялся сжечь Кайзера и хрестоматию Бертэ».

Все же Шмелев закончил гимназию весной 1894 года, до медали ему не хватило полбала.

Из детства сохранилось чувство безысходности, незащищенности перед насилием. Отца уже не было, и никто не мог помешать материнской деспотии. Матушка его… была она из матушек-командирш. То ли жестокосердие, то ли страх вдовы за будущее семьи побуждали ее пороть мальчика. Пороть, пороть, пороть. Порой его наказывали розгами по три раза в неделю. И так, что стыдно было идти в баню. В 1929 году Шмелев рассказал Буниным, как его пороли: «<…> веник превращался в мелкие кусочки» . Евлампия Гавриловна не умела приласкать, она не была нежной матерью; бессильная в убеждении, в слове, она использовала верное, как ей казалось, средство воспитания. Возвращаясь из первой гимназии, мальчик заходил в часовню Николая Чудотворца у Большого Каменного моста – она была разрушена в 1930-е – и, жертвуя редкую копеечку, просил угодника, чтобы поменьше пороли; когда его, маленького, худого, втаскивали в комнату матери, он с кулачками у груди, дрожа, криком молился образу Казанской Богородицы, но за негасимой лампадой лик Ее был недвижим. В молитве – все его «не могу» и «спаси»… но мать призывала в помощь кухарку, когда он стал старше – дворника. В четвертом классе Шмелев, сопротивляясь, схватил хлебный нож – и порки прекратились.

Мать, не желая того, была постоянным источником стрессов, ей подросток Шмелев был обязан нервными тиками. В письмах писателя к ставшей в эмигрантские годы его близким другом Ольге Александровне Бредиус-Субботиной встречаем следующее: «И еще помню – Пасху. Мне было лет 12. Я был очень нервный, тик лица. Чем больше волнения – больше передергиваний. После говенья матушка всегда – раздражена, – усталость. Разговлялись ночью, после ранней обедни. Я дернул щекой – и мать дала пощечину. Я – другой – опять. Так продолжалось все разговение (падали слезы, на пасху, соленые) – наконец, я выбежал и забился в чулан, под лестницу, – и плакал» . Вряд ли он научился страдать и терпеть, скорее материнское воспитание стало причиной проявившейся позже страстности в отрицании насилия и неправды.

Обиды обострили впечатлительность, книги и театр развили воображение, влюбленности сформировали нежный внутренний мир. Он начал влюблялся уже с восьми лет. То это была Саша, то Тоня… Шмелев вымаливал у брата своей избранницы ее портрет и от переживаний, в ночной рубашке, босой, выбегал в морозные сени – чтобы умереть!

В гимназии он увлекся театром. Это семейное: театр обожали его дед и его дядя Павел Иванович. У Шмелева рано обнаружили вокальные способности, сначала альт, потом баритон. Интерес к музыке развился благодаря сестре Марии, учившейся в Московской консерватории: он слушал ее упражнения на фортепьяно и посещал консерваторские концерты. В пятом классе страстно увлекся оперой, каждый субботний вечер шел к Большому театру за билетами по тридцать пять копеек, на галерку, на пятый ярус; он выстаивал в очереди с десяти вечера до десяти утра – в любую погоду! Эти тридцать пять копеек он выпрашивал у матери за «пятерку», но он и сам начал зарабатывать деньги, уже в шестом классе занялся репетиторством, и полученное за уроки вознаграждение тоже шло на билеты. Он знал весь репертуар театра Корша; чрезвычайно был увлечен игрой артистки Малого театра Е. К. Лешковской в «Старых годах» И. В. Шпажинского, в «Волках и овцах» А. Н. Островского, как вспоминал потом: «Не была красива, в жизни страшная неряха, всегда непричесанная, туфли на босу ногу, но… “Божией Милостью” талантище!»

Еще одна ранняя страсть Шмелева – чтение. Как-то во дворе он увидел дворника, который по складам читал потрепанную книжечку. По-видимому, не поминальник и не молитвенник, и уже это было необычно. Есть книги, их откуда-то берут, и нужно научиться читать, что он и сделал с помощью матери. Среди окружения было мало интеллигентных людей, но имя Пушкина было услышано семилетним Шмелевым и стало своим, хотя о том, что Пушкин – поэт, он еще не знал: просто отец взял – не ради барыша, а ради чести – подряд на строительство «мест» для публики к открытию памятника Пушкину. И Пушкин стал постоянной темой разговоров в доме. Его образ долго ассоциировался в памяти маленького Шмелева прежде всего со смертельно больным отцом, с оставшимися в кабинете покойного отца пригласительными билетами на торжество освящения и открытия памятника. Из этих билетов он потом строил домики. Позже Шмелев начал учить стихи Пушкина, и через Пушкина – мыслить и страдать. Он учил «Песнь о вещем Олеге» и плакал: жаль было и бедного Олега, и бедного коня. Как-то почтальон принес завернутое в рогожку фисташкового цвета полное собрание сочинений поэта. Тогда и случилось истинное открытие Пушкина. Но разгадан Пушкин был только в 1930-е.

На Калужской была книжная лавочка Соколова. В ней не было дверей, и на ночь она закрывалась досками. В этой лавочке в енотовой шубе сидел сам Соколов, обладатель рыжего, похожего на лисью морду и с утиным носом лица. Этот Соколов продавал дешевые книги, книжки-листовки, продавал и редкие книги, попадавшие к нему из Мещанской богадельни от скончавшихся там стариков. Благодаря этой лавочке Шмелев прочитал Толстого. О Толстом он впервые услышал от парильщика, старого хромого солдата, от которого пахло вином и паром и которому парившийся в шмелевских банях лакей из толстовского дома в Хамовниках подарил книгу «Чем люди живы». В бане же маленький Шмелев услышал историю о том, что за Крымским мостом живет граф Толстой, который сам ходит за водой, одевается по-деревенски, посещает простые бани за пятак. От «Чем люди живы» Шмелеву стало печально. Тогда у Соколова он купил книгу «Три смерти», от которой стало еще грустнее: «Помнится, я заплакал, как умирала березка. Но было и интересно: и в книжке разговаривали люди, – совсем как у нас на дворе, наши». У Шмелева даже зародилась мечта написать роман и отдать его на суд Толстому. Ему нравились «Казаки», и скучной показалась «Смерть Ивана Ильича». То ли в пятом, то ли в шестом классе гимназии, на Святках, все дни и ночи, он читал «Войну и мир». Толстой притягивал своей мощью. Уже в детстве Шмелев понял, что Толстой – не как все: раз на Рождество за чаем в доме Шмелевых один батюшка рассказал о произошедшем от гордыни помрачении ума Толстого – о его Евангелии, о новой, толстовской, вере. О своем открытии Толстого Шмелев написал в «Как я узнавал Толстого» (1927), «Как я ходил к Толстому» (1936).

Из русских писателей в гимназическом возрасте он зачитывался М. Загоскиным, И. Крыловым, И. Тургеневым, В. Короленко, П. Мельниковым-Печерским, А. Чеховым, от которого воспринял «чувство народности, русскости, родного». Он знал наизусть лермонтовский «Маскарад». Он рано прочитал Г. Успенского и Н. Златовратского, и ему нравилось, что они описывали знакомую ему жизнь. От едкого слова М. Салтыкова-Щедрина он впадал в восторг. Заметим, однако, что постаревший Шмелев посчитал это слово неимоверным злом для России. Из европейских писателей любимыми были те, которые будоражили воображение, – Ж. Верн, М. Рид, Ф. Марриэт, Г. Эмар. Он увлекался Г.Флобером, Э. Золя, А. Доде, Ги де Мопассаном, Ч. Диккенсом и не любил Г. Гейне, не любил В. Гюго за очень уж скрытую в медлительной фабуле суть, В. Гете – за сухость.

О ранних литературных пристрастиях Шмелева можно судить по его автобиографическому рассказу «Как я встречался с Чеховым» (1934); на пруду в саду при Мещанском училище Чехов облюбовал для рыбалки место, которое мальчики-гимназисты считали своим – так состоялось их знакомство, позже они вновь встретились в библиотеки Мещанского училища:

«Мне опять понравилось добродушное его лицо, такое отрытое, простое, как у нашего Макарки из бань, только волосы были не ежом, а волнисто зачесаны назад, как у о. дьякона. Вскидывая пенсне, он вдруг обратился к нам:

– А, господа рыболовы… братья-краснокожие! – сказал он, с усмешливой улыбкой, – вот где судьбе угодно было столкнуть нас лицом к лицу… – выговорил он особенным, книжным, языком. – Тут мы, кажется, не поссоримся, книг вдоволь.

Мы в смущении молчали, теребя пояса, как на уроке.

– А ну, посмотрим, что вы предпочитаете. Любите Жюль-Верна? – обращается он ко мне.

Я отвечаю робко, что уже прочитал всего Жюль-Верна, а теперь… Но он начинает допрашивать:

– Ого! А Густава Эмара, а Фенимора Купера?.. Ну-ка, проэкзаменуем краснокожих братьев… Что читали из Густава Эмара?..

И я начинаю перечислять, как по каталогу, – я хорошо знал каталоги: Великий предводитель Аукасов, Красный Кедр, Дальний Запад, Закон Линча, Эльдорадо, Буа-Брюле, или Сожженные Леса, Великая Река…

– Ого! – повторил он значительно. – А что из Майн Рида прочитали? – и он хитро прищурился.

Я был польщен, что такое ко мне внимание: ведь не простой это человек, а пописывает в “Сверчке” и в “Будильнике”, и написал даже книгу – “Сказки Мельпомены”. И такой замечательный, спрашивает меня, знаю ли я Майн Рида!

Я чеканил, как на экзамене <…> Он сказал – “вот знаток-то!” – и спросил, сколько мне лет. Я ответил, что скоро будет тринадцать <…>

– Ого! – сказал он, – вам пора переходить на общее чтение.

Я не понял, что значит – “общее чтение”.

– Ну-с… с индейцами мы покончим. А как Загоскина?..

Я ему стал отхватывать Загоскина, а он рассматривал в шкапу книги.

– А… Мельникова-Печерского?

Я видел, что он как раз смотрит на книги Мельникова-Печерского, и ответил, что читал “В лесах” и “На горах”, и…

– “На небесах”?.. – посмотрел он через пенсне.

Я хотел показать себя знатоком и сказать, что читал и “На небесах”, но что-то удержало. И я сказал, что этого нет в каталогах».

Конечно, читательские вкусы повлияли на его раннее творчество, а писать собственную прозу и стихотворения он начал в гимназии. Поздний Шмелев вывел закон: все, даже гении, в творчестве могут состоятся лишь под чьим-либо влиянием. Даже Пушкин, даже Лермонтов, даже Достоевский, поначалу напитавшийся от Бальзака, даже Мопассан – он что-то воспринял от Флобера, даже ранний Толстой был под влиянием Стендаля!..

В первом классе Шмелева прозвали римским оратором – orator romanus. Он рано полюбил слово, а желание писать в нем развили гимназические сочинения. В третьем классе он увлекся романами Ж. Верна и написал поэму о путешествии учителей на Луну на воздушном шаре, сделанном из необъятных штанов латиниста, за что по решению педсовета был наказан. Юмористические стишки, написанные в пятом классе и посланные в «Будильник», не были пропущены. «Буди, буди, “Будильник”, / Чтоб жизнь была, а не могильник»! Красным карандашом цензор начертал: жизнь не могильник, а Божий дар. Редакция подарила ему на память гранку, и он годился тем, что всего две строчки его стихов помещались на незаполненном листе бумаги. В пятом же классе он столкнулся с жесткой учительской цензурой: в сочинение о Храме Христа Спасителя ввел цитату из пессимиста и бунтаря Надсона, за что получил кол, не был допущен к экзамену и остался на второй год. Он писал потом: «С тех пор я возненавидел и Надсона, и философию».

Положительная сторона этой драмы состояла в том, что Шмелев в итоге попал к другому словеснику – Цветаеву, предоставившему ему полную творческую свободу. Тогда же под влиянием романа Мельникова-Печерского «В лесах» он начал писать роман из эпохи ХVI века. Под впечатлением от рассказа Успенского «Будка» он ночью, со слезами, написал рассказ «Городовой Семен»: одинокий городовой дружит с фонарщиком, обездоленным калекой, они мечтают переселиться в деревню, но городовой умирает, фонарщик в его честь зажигает на всю мощь фонари; яркий свет – это аллегория вечного света; но лопаются стекла фонарей, ясно, что фонарщика прогонят со службы, а новый фонарщик будет зажигать фонари вполсвета. Вот такой жалостливый сюжет, полный, как Пушкин бы сказал, сердца горестных замет, в нем есть и благородный порыв, и любовь к ближнему, и мировая несправедливость, и высокая аллегоричность. Шмелев отдал рукопись в редакцию, ее ему, конечно, вернули. Редактор, запивая розанчик чаем и подмигивая автору на его гимназическое пальто, сказал что-то вроде: слабовато, но… ничего… Под влиянием Загоскина Шмелев писал роман об эпохе Ивана Грозного; был и другой источник вдохновения: он любил смотреть на дом Малюты Скуратова напротив Храма Христа Спасителя. Под влиянием Толстого он взялся еще за один роман и написал его; название было «Два лагеря»; на чердаке прятал рукопись от сестры, но одна из тетрадей все-таки к ней попала – и он согласился с ее замечаниями. Герой романа – владелец сибирских приисков, он едет в глушь Н…го уезда, в имение сестры, там разворачивается интрига, в которой участвует обманщик управляющий – беглый каторжник. Шмелев решил показать роман Толстому. Мимо церкви Николы-в-Хамовниках, мимо пивоваренного завода, вдоль забора толстовской усадьбы он подошел к калитке, посмотрел на засветившуюся в мансарде лампу с зеленым абажуром, подождал и позвонил. Вышел сердитый дворник:

«Я растерянно показал ему тетрадки и сказал невнятно, что “графа Толстого бы…” Дворник посмотрел на тетрадки, на мою потертую гимназическую шубу…

– Много у нас графов… самого молодого вам?..

Я сказал, что мне надо знаменитого писателя графа Льва Толстого.

– Во-он кого вам!.. Нету их, уехали к себе в деревню… – и хотел затворить калитку.

Должно быть, мое лицо что-то ему сказало; он опять поглядел на синие тетрадки:

– По ихнему делу, что ли… сочиняете ли? Нету их, в Ясной они, там для их дела поспокойней. И графиня не велит таких бумаг принимать, не беспокоить чтобы.

В этот ужасный миг кто-то, голенастый и прыщавый, в гимназической фуражке и синей курточке, обшитой серым барашком, ляпнул огромным комом в загривок дворнику, и меня залепило снегом. Дворник хлопнул калиткой, чуть не прихлопнул мою руку и погнался за голенастым: “Ну, стой теперь, су-кин кот… я те покажу, чертов баловень!” – слышал я сиплый голос и топот ног. Я вытирал глаза и мокрый снег, а в глазах смеялось большеротое, некрасивое лицо щеголя гимназиста, – может быть “самого молодого графа”? Собака брехала яростно, рвалась и гремела цепь. В доме зажгли огонь, и сразу стемнело в переулке. У Николы-Хамовники печально благовестили к вечерне. А я продолжал стоять. Потянуло жареной рыбой с луком, по-постному. В голых березах, осенявших чудесный дом, лег желтоватый отсвет, – должно быть, из нижних окон. Глухо захлопало: затворяли ставни в невидном мне нижнем этаже» («Как я ходил к Толстому», 1936).

Примечания

1. Тексты И. С. Шмелева цитируются по изданию: Шмелев И. С. Собр. соч.: В 5 т. (доп. 6 – 8).Сост. Е. А. Осьминина. М., 1998 – 2000.

2. Ремизов А. М. Мышкина дудочка // Ремизов А. М. Собр. соч.: В 10 т. Под ред. А. М. Грачевой. М., 2000 – 2003. Т. 10. С. 128.

3. Встреча. Константин Бальмонт и Иван Шмелев. Вступ.ст., примеч., публикация К. М. Азадовского и Г. М. Бонгард-Левина // Наше наследие. 2002. № 61. С.110.

4. Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1947 – 1950). Сост., текстология, коммент. Ю. Т. Лисицы. М., 2000. С. 16.

Иван Сергеевич Шмелев – выдающийся русский писатель, все творчество которого пронизано любовью к Православию и своему народу.

Разные этапы биографии Шмелева совпадают с разными этапами его духовной жизни. Принято делить жизненный путь писателя на две кардинально отличающиеся половины - жизнь в России и в эмиграции. Действительно, и жизнь Шмелева, и его умонастроение, и манера писательства самым сильным образом изменились после революции и тех событий, которые писатель пережил в период гражданской войны: расстрел сына, голод и нищета в Крыму, отъезд за границу. Однако и до отъезда из России и в эмигрантской жизни Шмелева можно выделить несколько других таких же резких поворотов, касавшихся в первую очередь его духовного пути.

Прадед Шмелева был крестьянин, дед и отец занимались в Москве подрядами. Размах мероприятий, которые организовывал в свое время отец писателя, можно представить по описаниям в "Лете Господнем".

Иван Сергеевич Шмелев родился 21 сентября (3 октября) 1873 года. Когда Шмелеву было семь лет, умер его отец - человек, игравший главную роль в жизни маленького Ивана. Мать Шмелева Евлампия Гавриловна не была ему близким человеком. Насколько охотно всю жизнь потом он вспоминал отца, рассказывал о нем, писал, настолько же неприятными были воспоминания о матери - женщине раздражительной, властной, поровшей шаловливого ребенка за малейшее нарушение порядка.

О детстве Шмелева все мы имеем самое ясное представление по "Лету Господню" и "Богомолью"... Две основы, заложенные в детстве, - любовь к Православию и любовь к русскому народу - собственно и сформировали на всю жизнь его мировоззрение.

Писать Шмелев начал, еще учась в гимназии, а первая публикация пришлась на начало пребывания на юридическом факультете Московского университета. Однако как ни счастлив был юноша увидеть свое имя на страницах журнала, но "... ряд событий - университет, женитьба - как-то заслонили мое начинание. И я не придал особое значение тому, что писал".

Как это часто происходило с молодыми людьми в России начала ХХ века, в гимназические и студенческие годы Шмелев отошел от Церкви, увлекаясь модными позитивистскими учениями. Новый поворот в его жизни был связан с женитьбой и со свадебным путешествием: "И вот мы решили отправиться в свадебное путешествие. Но - куда? Крым, Кавказ?.. Манили леса Заволжья, вспоминалось "В лесах" Печерского. Я разглядывал карту России, и взгляд мой остановился на Севере. Петербург? Веяло холодком от Петербурга. Ладога, Валаамский монастырь?.. Туда поехать? От Церкви я уже шатнулся, был если не безбожник, то никакой. Я с увлечением читал Бокля, Дарвина, Сеченова, Летурно... Стопки брошюр, где студенты требовали сведений "о самых последних завоеваниях науки". Я питал ненасытную жажду "знать". И я многое узнавал, и это знание уводило меня от самого важного знания - от источника Знания, от Церкви. И вот в каком-то полубезбожном настроении, да еще в радостном путешествии, в свадебном путешествии, меня потянуло... к монастырям!"

Перед отъездом в свадебное путешествие Шмелев с женой направляются в Троице-Сергиеву Лавру - получить благословение у старца Варнавы Гефсиманского. Однако не только на предстоявшее путешествие благословил старец Шмелева. Преподобный Варнава чудесным образом провидел будущий писательский труд Шмелева; то, что станет делом всей его жизни: "Смотрит внутрь, благословляет. Бледная рука, как та в далеком детстве, что давала крестик... Кладет мне на голову руку, раздумчиво так говорит: "Превознесешься своим талантом". Все. Во мне проходит робкой мыслью: "Каким талантом... этим, писательским?"

Путешествие на Валаам состоялось в августе 1895 года и стало толчком к возвращению Шмелева к церковной жизни. Значительную роль в этом повторном воцерковлении Шмелева играла его жена Ольга Александровна, дочь генерала А. Охтерлони, участника обороны Севастополя. Когда они познакомились, Шмелеву было 18 лет, а его будущей супруге - 16. В течение последующих 50 с лишним лет, вплоть до смерти Ольги Александровны в 1936 году, они почти не расставались друг с другом. Благодаря ее набожности он вспомнил свою детскую искреннюю веру, вернулся к ней уже на осознанном, взрослом уровне, за что всю жизнь был жене признателен.

Ощущения человека, от маловерия и скептицизма поворачивающегося к познанию Церкви, монашеской жизни, подвижничества, отражены в серии очерков, которые были написаны Шмелевым сразу по возвращении из свадебного путешествия (позже, уже в 30-х годах, в эмиграции они были переписаны заново). Само название книги - "Старый Валаам" - подразумевает, что Шмелев пишет об уже утраченном, о мире, который существовал только до революции, но тем не менее все повествование очень радостное и живое. Читатель не просто видит яркие картины природы Ладоги и монастырского быта, а проникается самим духом монашества. Так, в нескольких словах описывается Иисусова молитва: "Великая от этой молитвы сила, - говорит автору один из монахов, - но надо уметь, чтобы в сердце как ручеек журчал... Этого сподобляются только немногие подвижники. А мы, духовная простота, так, походя пока, в себя вбираем, навыкаем. Даже от единого звучанья и то может быть спасение".

То, что в книге Шмелева содержится не просто перечень поверхностных впечатлений автора, а богатый материал, знакомящий читателя со всеми сторонами Валаамской жизни - от устава старца Назария до технического устройства монастырского водопровода, - объясняется его подходом к творчеству в целом. Во время написания и "Старого Валаама", и "Богомолья", и своего последнего романа "Пути Небесные", Шмелев прочитывал груды специальной литературы, пользуясь библиотекой Духовной академии, постоянно изучая Часослов, Октоих, Четьи-Минеи, так что в конечном итоге легкость и изящество стиля его книг сочетается с их громадной информативностью.

Первые литературные опыты Шмелева были прерваны на десять лет повседневной жизнью, заботами о хлебе насущном, необходимостью содержать семью. Однако не следует думать, что они прошли для писателя абсолютно бесследно. В "Автобиографии" он характеризует это время следующим образом: "...Поступил на службу в казенную палату. Служил во Владимире. Семь с половиной лет службы, разъезды по губернии столкнули меня с массой лиц и жизненных положений. ...Служба моя явилась огромным дополнением к тому, что я знал из книг. Это была яркая иллюстрация и одухотворение ранее накопленного материала. Я знал столицу, мелкий ремесленный люд, уклад купеческой жизни. Теперь я узнал деревню, провинциальное чиновничество, фабричные районы, мелкопоместное дворянство".

Кроме того, дар писательства, искра Божья всегда ощущались Шмелевым, даже когда он годами не подходил к письменному столу: "Кажется мне порой, что я не делался писателем, а будто всегда им был". Поэтому так органично произошло вхождение Шмелева в литературную жизнь России предреволюционной поры. Опубликовав в 1905-1906 годах после долгого перерыва ряд рассказов "По спешному делу", "Вахмистр", "Жулик", остроумный и бесхитростный Иван Сергеевич быстро стал в кругу литераторов человеком авторитетным, с мнением которого считались и самые привередливые критики.

Период до 1917 года был достаточно плодотворным: опубликовано огромное количество рассказов, включая повесть "Человек из ресторана", принесшую писателю мировую известность.

* * *
Драматизм событий в России начала ХХ века Шмелев и его жена почувствовали с началом Первой мировой войны, проводив в 1915 году на фронт единственного горячо любимого сына Сергея. Шмелев тяжело переживал это, но, естественно, никогда не сомневался в том, что его семья, как и все другие, должна выполнить свой долг перед Россией. Возможно, уже тогда у него были страшные предчувствия касательно участи сына. Ухудшение в состоянии духа Шмелева наблюдали его друзья, в частности Серафимович, отмечавший в одном из писем в 1916 году: "Шмелев чрезвычайно подавлен отъездом сына на военную службу, был нездоров". Практически сразу после революции Шмелевы переезжают в Крым, в Алушту - место, с которым оказались связаны самые трагические события в жизни писателя.

Сын, вернувшийся из Добровольческой армии Деникина больным и лечившийся от туберкулеза в госпитале в Феодосии, в ноябре 1920 года был арестован чекистами распоряжавшегося тогда в Крыму Бела Куна. Почти три месяца больной юноша провел в перенаселенных и смрадных арестантских подвалах, а в январе 1921 его, как и сорок тысяч других участников "Белого движения", расстреляли без суда и следствия - при том, что официально им была объявлена амнистия! Подробностей этого расстрела граждане "страны Советов" так и не узнали.

Долгое время Шмелев имел самые противоречивые сведения о судьбе сына, и, когда в конце 1922 года приехал в Берлин (как полагал, на время), он писал И.А. Бунину: "1/4 % остается надежды, что наш мальчик каким-нибудь чудом спасся". Но в Париже его нашел человек, сидевший с Сергеем в Виленских казармах в Феодосии и засвидетельствовавший его смерть. Сил возвращаться на Родину у Шмелева не было, он остался за границей, переехав из Берлина в Париж.

* * *

Трагедия эмиграции нами уже почти забыта, потери России, с одной стороны, и муки оставшихся без Родины и средств к существованию - с другой, редко фигурируют сейчас на страницах прессы или исторических трудов. Именно произведения Шмелева напоминают о том, как много Россия потеряла. Важно, насколько четко Шмелев осознает, что многие люди, оставшиеся в России, приняли мученический венец. Он ощущает жизнь эмигрантов как ущербную в первую очередь потому, что в эмиграции упор ставится на личное выживание каждого: "Почему же теперь... покой? - восклицает героиня одного из его рассказов, - Ясно, что тогда те жертвы, миллионы замученных и павших, - не оправданны... Мы проливали кровь в боях, те - в подвалах! И продолжают. К нам вопиют мученики".

Тем не менее Шмелев не оставался в стороне от насущных проблем русской эмиграции, что отражено в многочисленных публицистических работах писателя. В первую очередь, среди них выделяются призывы о помощи инвалидам Белой армии, жившим в эмиграции почти в полной нищете и забвении. Кроме того, Шмелев активно сотрудничал в журнале "Русский колокол", издаваемом Иваном Ильиным. Это был один из немногих журналов в русской эмиграции с патриотическим и православным уклоном.

Поддержка и помощь Ильина действительно были очень значительны для Шмелева. Он не просто писал ему ободряющие письма и пропагандировал в своих статьях и выступлениях произведения Шмелева. Ильин взял на себя самый тяжелый труд - поиск издателей, переписку с ними, обсуждение возможных условий. Когда в 1936 году Шмелевы собирались на отдых в Латвию (поездка не состоялась из-за внезапной болезни и смерти Ольги Александровны), Ильин занимался практически всеми организационными вопросами, договаривался о серии вечеров, которые Шмелев должен был дать проездом в Берлине. Забота его простиралась до того, что он оговаривал диетическое меню для Шмелева в том пансионате, где писатель собирался остановиться! Поэтому недаром Ильин шуточно переделал известные пушкинские строки:

Слушай, брат Шмелини,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти - ильинские статейки о тебе...

Однако тяжесть эмигрантской жизни для семьи Шмелевых усиливалась постоянной скорбью: "Нашу боль ничто не может унять, мы вне жизни, потеряв самое близкое, единственное, нашего сына".

При этом огромную массу сил и времени у Шмелева отнимали заботы о самых насущных нуждах: что есть, где жить! Из всех писателей-эмигрантов Шмелев жил беднее всех, в первую очередь потому, что менее других умел (и хотел) заискивать перед богатыми издателями, искать себе покровителей, проповедовать чуждые ему идеи ради куска хлеба. Существование его в Париже без преувеличения можно назвать близким к нищете - не хватало денег на отопление, на новую одежду, отдых летом.

Поиск недорогой и приличной квартиры шел долго и был чрезвычайно утомительным: "Отозван был охотой за квартирой. Устали собачьи - ничего. Не по карману. Куда денемся?! Поглядел на мою, вечную... /т.е. Ольгу Александровну, жену И. Шмелева/ до чего же истомлена! Оба больные - бродим, нанося визиты консьержкам...Вернулись, разбитые. Собачий холод, в спальне +6 Ц.! Весь вечер ставил печурку, а угля кот наплакал».

Тем не менее в конечном итоге французская эмигрантская жизнь Шмелевых по-прежнему напоминала жизнь старой России, с годовым циклом православных праздников, со многими обрядами, кушаньями, со всей красотой и гармонией уклада русской жизни. Православный быт, сохранявшийся в их семье, не только служил огромным утешением для самих Шмелевых, но и радовал окружающих. Неизгладимое впечатление все подробности этого быта произвели на племянника Шмелевых Ива Жантийома-Кутырина, который, будучи крестником писателя, частью стал заменять ему потерянного сына.

"Дядя Ваня очень серьезно относился к роли крестного отца... - пишет Жантийом-Кутырин. - Церковные праздники отмечались по всем правилам. Пост строго соблюдался. Мы ходили в церковь на улице Дарю, но особенно часто - в Сергиевское подворье". "Тетя Оля была ангелом-хранителем писателя, заботилась о нем, как наседка... Она никогда не жаловалась... Ее доброта и самоотверженность были известны всем. ...Тетя Оля была не только прекрасной хозяйкой, но и первой слушательницей и советчицей мужа. Он читал вслух только что написанные страницы, представляя их жене для критики. Он доверял ее вкусу и прислушивался к замечаниям".

К Рождеству, например, в семье Шмелевых готовились задолго до его наступления. И сам писатель, и, конечно, Ольга Александровна, и маленький Ив делали разные украшения: цепи из золотой бумаги, всякие корзиночки, звезды, куклы, домики, золотые или серебряные орехи. Елку наряжали в эмиграции многие семьи. Рождественская елка в каждой семье сильно отличалась от других. Во всякой семье были свои традиции, свой секрет изготовления елочных украшений. Происходило своего рода соперничество: у кого самая красивая елка, кому удалось придумать самые интересные украшения. Так, и потеряв родину, русские эмигранты находили ее в хранении дорогих сердцу обрядов.

Следующая колоссальная утрата произошла в жизни Шмелева в 1936 году, когда от сердечного приступа умерла Ольга Александровна. Шмелев винил себя в смерти жены, убежденный, что, забывая себя в заботах о нем, Ольга Александровна сократила собственную жизнь. Накануне смерти жены Шмелев собирался ехать в Прибалтику, в частности, в Псково-Печерский монастырь, куда эмигранты в то время ездили не только в паломничество, но и чтобы ощутить русский дух, вспомнить родину.

Поездка состоялась спустя полгода. Покойная и благодатная обстановка обители помогла Шмелеву пережить это новое испытание, и он с удвоенной энергией обратился к написанию "Лета Господня" и "Богомолья", которые на тот момент были еще далеки от завершения. Окончены они были только в 1948 году - за два года до смерти писателя.

Пережитые скорби дали ему не отчаяние и озлобление, а почти апостольскую радость для написания этого труда, той книги, про которую современники отзывались, что хранится она в доме рядом со Святым Евангелием. Шмелев в своей жизни часто ощущал ту особую радость, которая дается благодатью Духа Святого. Так, среди тяжелой болезни ему почти чудом удалось оказаться в храме на пасхальном богослужении: "И вот, подошла Великая Суббота... Прекратившиеся, было, боли поднялись... Слабость, ни рукой, ни ногой... Боли донимали, скрючившись, сидел в метро... В десять добрались до Сергиева Подворья. Святая тишина обвеяла душу. Боли ушли. И вот стала наплывать-нарождаться... радость! Стойко, не чувствуя ни слабости, ни болей, в необычайной радости слушал Заутреню, исповедовались, обедню всю выстояли, приобщились... - и такой чудесный внутренний свет засиял, такой покой, такую близость к несказанному, Божиему, почувствовал я, что не помню - когда так чувствовал! "

Поистине чудесным считал Шмелев и свое выздоровление в 1934 году. У него была тяжелая форма желудочного заболевания, писателю грозила операция, и он и врачи опасались самого трагического исхода. Шмелев долго не мог решиться на операцию. В тот день, когда его доктор пришел к окончательному выводу о том, что без операционного вмешательства можно обойтись, писатель видел во сне свои рентгеновские снимки с надписью "Св. Серафим". Шмелев считал, что именно заступничество преп. Серафима Саровского спасло его от операции и помогло ему выздороветь.

Переживание чуда отразилось на многих произведениях Шмелева, в том числе и на последнем романе "Пути Небесные", в художественной форме излагающем святоотеческое учение и описывающем практику повседневной борьбы с искушением, молитвы и покаяния. Шмелев сам называл этот роман историей, в которой "земное сливается с небесным". Роман не был окончен. В планах Шмелева было создать еще несколько книг "Путей Небесных", в которых описывалась бы история и жизнь Оптиной пустыни (так как один из героев, по замыслу автора, должен был стать насельником этой обители).

Чтобы полнее проникнуться атмосферой монастырской жизни, 24 июня 1950 г. Шмелев переехал в обитель Покрова Пресвятой Богородицы в Бюсси-ан-Отт, в 140 километрах от Парижа. В тот же день сердечный приступ оборвал его жизнь. Монахиня матушка Феодосия, присутствовавшая при кончине Ивана Сергеевича, писала: "Мистика этой смерти поразила меня - человек приехал умереть у ног Царицы Небесной, под ее покровом".

Почти все русские эмигранты буквально до конца своей жизни не могли смириться с тем, что они уехали из России навсегда. Они верили, что обязательно вернутся на Родину, и удивительно, но так или иначе эта мечта Ивана Шмелева осуществилась уже в наши дни. Возвращение это началось для Шмелева публикацией его полного собрания сочинений: Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5 т. - М.: Русская книга, 1999-2001.

За этим последовали два других события, не менее важных. В апреле 2000 года племянник Шмелева Ив Жантийом-Кутырин передал Российскому фонду культуры архив Ивана Шмелева; таким образом, на родине оказались рукописи, письма и библиотека писателя, а в мае 2001 года с благословения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II прах Шмелева и его жены был перенесен в Россию, в некрополь Донского монастыря в Москве, где сохранилось семейное захоронение Шмелевых. Так спустя более полвека со дня своей смерти Шмелев вернулся из эмиграции.

Уверенность, что он вернется на Родину, не покидала его все долгие годы – прочти 30 лет – изгнания, и даже, когда многие эмигранты смирились с тем, что им придется умереть на чужбине, эта уверенность не оставила Шмелева. «…Я знаю: придет срок – Россия меня примет!» - писал Шмелев в то время, когда даже имя России было стерто с карты земли. За несколько лет до кончины он составил духовное завещание, в котором отдельным пунктом выразил свою последнюю волю: «Прошу, когда это станет возможным, перевезти мой прах и прах моей жены в Москву». Писатель просил, чтобы его похоронили рядом с отцом в Донском монастыре. Господь по вере его исполнил его заветное желание.

26 мая 2000 года самолет из Франции с гробом Ивана Сергеевича и Ольги Александровны Шмелевых приземлился в Москве. Он был перенесен и установлен в Малом Соборе Донского монастыря и в течение четырех дней находился в храме, в котором Патриарх Московский и всея Руси каждый год готовит - варит - Св. Миро, рассылаемое потом по всем храмам Русской Церкви для совершения таинства Миропомазания. Здесь всегда стоит ни с чем не сравнимый неизъяснимый неземной аромат Святого Мира, как будто благоухание Святой Руси.

Рано утром в храме еще никого не было. Молодой инок возжигал свечи у гроба писателя, стоявшего посредине под древними сводами храма. В этом храме не раз бывал Иван Сергеевич, здесь отпевали его отца и других Шмелевых, погребенных здесь же на семейном участке монастырского кладбища.

Гроб Шмелева стоял покрытый золотой парчой, неожиданно маленький - будто детский, где-то метр двадцать - не больше. В одном гробе были положены вместе Иван Сергеевич и его супруга Ольга Александровна.

25 мая во Франции на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа было совершено "обретение" останков Шмелева. Идея принадлежит Елене Николаевне Чавчавадзе, заместителю председателя Российского фонда культуры. Два года ушло на обращения, согласования, бумажные и финансовые дела. Разрешение министерства иностранных дел Франции было получено в год 50-летия со дня смерти Шмелева. В присутствии полицейских чинов, крестника и наследника писателя и телерепортеров была вскрыта могила великого писателя. Под большой плитой на глубине почти два метра открылись останки Ивана Сергеевича и Ольги Александровны. От сырости почвы гробы истлели, но косточки остались целыми. Их бережно собрали в этот маленький гробик, который тут же парижские полицейские власти опечатали и отправили в Россию.

Быть погребенным рядом считается особым Божиим благословением супругам, прожившим вместе всю жизнь. Иоанн и Ольга сподобились большего: они оказались погребены в одном гробе.

В Москве 30 мая стояла какая-то удивительная светлая погода, особый "шмелевский" день - солнце светилось как золотое пасхальное яйцо.

На примере Ивана Шмелева мы видим, как тяжело для русского человека пребывание на чужбине, смерть в чужой земле. Господь исполнил последнюю волю писателя, вернее сказать, его последнюю заветную молитву. Он в конце концов лег в родную землю, рядом с отцом. По одному этому можно сказать, что он был писателем-праведником, молитвы которого слышал Господь.

Брошенная в могилу последняя горсть земли, русской, московской, отчей, - главная награда русскому писателю. Господь сподобил Шмелева в этот день еще одного утешения. Во время погребения к могиле протиснулся мужчина, который передал целлофановый пакетик с землей: "Можно высыпать в могилу Шмелева. Это из Крыма, с могилы его сына - убиенного воина Сергия. 18 мая, полторы недели назад, найдено захоронение 18 убиенных белых офицеров в 1918 году". Это был Валерий Львович Лавров, председатель Общества Крымской культуры при Таврическом университете, специально приехавший на перезахоронение Шмелева с этой землей. Не было у Шмелева более глубокой незаживающей раны, нежели убийство большевиками в Крыму его сына Сергия. Шмелев даже отказывался от гонораров за свои книги, издававшиеся в Советском Союзе, не желая ничего принимать от власти, убившей его сына.

На другой день после погребения в Москве был освящен новый храм Казанской иконы Божией Матери, воздвигнутый на месте того самого храма, который некогда посещал мальчик Ваня, в котором за свечным ящиком стоял знаменитый Горкин, который воспет в "Лете Господнем". Того храма уже нет, но на его месте (в иных формах) восстал новый. Кто в этом внешне случайном совпадении, о котором не знали ни строители храма, ни устроители перезахоронения, не увидит знамение Божие! Это своего рода символ: старой "шмелевской" Руси уже нет, но есть новая восстающая Русь Православная, несмотря ни на какие искушения нашего времени.

Краеведческо-генеалогический сектор библиотеки №18 им. Н.А.Островского.
Уважаемые читатели! Просим внести поправки и дополнения. Приглашаем принять участие в краеведческо-генеалогических семинарах!
Контакты: [email protected] Пажитнов Евгений.

ШМЕЛЕВ
Иван Сергеевич (1875-1950), писатель.
РГАЛИ, ф. 1198, 9 ед. хр., 1909-1917.
РГБ, ф. 387, 226 ед. хр., 1894-1920-е гг.

Родословная роспись:

Поколение 1 ___

1. ... 1
Пол: мужской.
1784: Родился Иван (2-1)
1785: Родился Иван (3-1)
Супруга: ... Аксинья Васильевна.
1743: Родилась
Умерла

Поколение 2 ___

2-1. Шмелёв Иван Иванович (большой) 2 (1784-?)
Пол: мужской.
Умер
Женился
1784: Родился. Мать: ... Аксинья Васильевна, отец: ... 1.
Жена: ....
Умерла
Родилась

3-1. Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3 (1785-После 1823)
1785: Родился. Отец: ... 1, мать: ... Аксинья Васильевна.
1807: Родился Андрей (4-3)
1809: Родился Захар (5-3)
1810: Родилась Анна (6-3)
1812: Родился Василий (7-3)
1813: Родилась Акулина (8-3)
1814: Родилась Пелагея (9-3)
1815: Родился Андрей (10-3)
03.1816: Родился Гаврила (11-3)
1819: Родился Иван (12-3)
После 1823: Умер
Супруга: .... Устинья Васильевна, продолжительность жизни: 71.
1792: Родилась
После 1863: Умерла

Поколение 3 ___

4-3. Шмелёв Андрей Иванович 4 (1807-?)
Пол: мужской.
Умер
1807: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.

5-3. Шмелёв Захар Иванович 5 (1809-?)
Пол: мужской.
Умер
1809: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.

6-3. Шмелёва Анна Ивановна 6 (1810-?)
Пол: женский.
Умерла
1810: Родилась. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.

7-3. Шмелёв Василий Иванович 7 (1812-После 1869)
Женился
1812: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.
1845: Родился Егор (13-7)
После 1869: Умер
Жена: ... Надежда Тимофеевна, продолжительность жизни: 62.
1818: Родилась
После 1880: Умерла

8-3. Шмелёва Акулина Ивановна 8 (1813-?)
Пол: женский.
Умерла
1813: Родилась. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.

9-3. Шмелёва Пелагея Ивановна 9 (1814-1880)
Пол: женский, продолжительность жизни: 66.
1814: Родилась. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.
1880: Умерла

10-3. Шмелёв Андрей Иванович 10 (1815-?)
Пол: мужской.
Умер
1815: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.

11-3. Гаврила 11 (03.1816-12.1816)
03.1816: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.
12.1816: Умер

12-3. Шмелёв Иван Иванович 12 (1819-После 1879)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 60.
Родилась Любовь (14-12)
Родилась Анна (15-12)
1819: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович (меньшой) 3, мать: .... Устинья Васильевна.
1842: Родился Сергей (16-12)
1847: Родился Павел (17-12)
После 1879: Умер
Супруга: ... Пелагея Петровна, продолжительность жизни: 42.
1821: Родилась
После 1863: Умерла

Поколение 4 ___

13-7. Шмелёв Егор Васильевич 13 (1845-14.04.1897)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 52.
Женился
1845: Родился. Отец: Шмелёв Василий Иванович 7, мать: ... Надежда Тимофеевна.
Около 1866: Родилась Мария (18-13)
Около 1866: Родилась Елизавета (19-13)
1867: Родился Алексей (20-13)
14.04.1897: Умер
Жена: ... Екатерина Семёновна, продолжительность жизни: -32.
05.02.1909: Умерла
1941: Родилась

14-12. Шмелёва Любовь Ивановна 17
Пол: женский.

15-12. Шмелёва Анна Ивановна 16
Пол: женский.
Родилась. Отец: Шмелёв Иван Иванович 12, мать: ... Пелагея Петровна.

16-12. Шмелёв Сергей Иванович 14 (1842-1880)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 38.
1842: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович 12, мать: ... Пелагея Петровна.
1868: Родилась София (21-16)
1869: Родилась Мария (22-16)
1871: Родился Николай (23-16)
21.09.1873: Родился Иван Сергеевич (24-16)
1875: Родился Сергей (25-16)
1879: Родилась Екатерина (26-16)
1880: Умер
Супруга: Савинова Евлампия Гавриловна, продолжительность жизни: 90.
1844: Родилась
1934: Умерла

17-12. Шмелёв Павел Иванович 15 (1847-До 1873)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 26.
1847: Родился. Отец: Шмелёв Иван Иванович 12, мать: ... Пелагея Петровна.
До 1873: Умер

Поколение 5 ___

18-13. Шмелёва Мария Егоровна 18 (Около 1866-?)
Пол: женский.
Умерла

19-13. Шмелёва Елизавета Егоровна 19 (Около 1866-?)
Пол: женский.
Умерла
Вышла замуж
Около 1866: Родилась. Отец: Шмелёв Егор Васильевич 13, мать: ... Екатерина Семёновна.
Муж: Семенович Иван Григорьевич.

20-13. Шмелёв Алексей Егорович 20 (1867-1887)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 20.
1867: Родился. Отец: Шмелёв Егор Васильевич 13, мать: ... Екатерина Семёновна.
1887: Умер

21-16. Шмелёва София Сергеевна 21 (1868-1948)
Пол: женский, продолжительность жизни: 80.
Вышла замуж
Родилась Екатерина (27-21)
Родился Андрей (28-21)
1868: Родилась. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.
18.06.1892: Родилась Ольга (29-21)
1896: Родился Никанор (30-21)
1903: Родилась Мария (31-21)
1905: Родился Иван (32-21)
1948: Умерла
Муж: Любимов Никонор Никонорович.
1918: Умер

22-16. Шмелёва Мария Сергеевна 22 (1869-?)
Пол: женский.
Умерла
1869: Родилась. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.

23-16. Шмелёв Николай Сергеевич 23 (1871-1928)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 57.
Женился
Родился Михаил (33-23)
1871: Родился. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.
1928: Умер
Жена: ....

24-16. Шмелёв Иван Сергеевич 24 (21.09.1873-24.06.1950)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 76.
Женился
21.09.1873: Родился. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.
06.01.1896: Родился Сергей (34-24)
24.06.1950: Умер
Жена: Охтерлоне Ольга Александровна, продолжительность жизни: 61.
1875: Родилась. Отец: Охтерлоне Александр Александрович, мать: Вейденгаммер Олимпиада Алексеевна
2ж.
1936: Умерла

25-16. Сергей 25 (1875-1875)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 0.
1875: Родился. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.
1875: Умер

26-16. Шмелёва Екатерина Сергеевна 26 (1879-?)
Пол: женский.
Умерла
Вышла замуж
1879: Родилась. Отец: Шмелёв Сергей Иванович 14, мать: Савинова Евлампия Гавриловна.
Муж: Ренев....

Поколение 6 ___

27-21. Любимова Екатерина Никаноровна 27
Пол: женский.
Родилась. Отец: Любимов Никонор Никонорович, мать: Шмелёва София Сергеевна 21.

28-21. Любимов Андрей Никанорович 28 (?-1936)
Пол: мужской.
Родился. Отец: Любимов Никонор Никонорович, мать: Шмелёва София Сергеевна 21.
1936: Умер

29-21. Любимова Ольга Никаноровна 29 (18.06.1892-1960)
Пол: женский, продолжительность жизни: 67.
Вышла замуж
18.06.1892: Родилась. Отец: Любимов Никонор Никонорович, мать: Шмелёва София Сергеевна 21.
1922: Родилась Татьяна (35-29)
1924: Родился Андрей (36-29)
1960: Умерла
Муж: Дураков Андрей Сергеевич, продолжительность жизни: 84.
1895: Родился
1979: Умер

30-21. Любимов Никанор Никанорович 30 (1896-Около 1943)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 47.
Женился
Родился Юрий (37-30)
Родилась Женщина (38-30)
1896: Родился. Отец: Любимов Никонор Никонорович, мать: Шмелёва София Сергеевна 21.
Около 1943: Умер
Жена: ... Ольга Васильевна.

31-21. Любимова Мария Никаноровна 31 (1903-Около 1987)
Пол: женский, продолжительность жизни: 84.
Вышла замуж
1903: Родилась. Мать: Шмелёва София Сергеевна 21, отец: Любимов Никонор Никонорович.
1926: Родился Евгений (39-31)
Около 1987: Умерла
Муж: Ольшевский Александр Александрович.
1894: Родился
Умер

32-21. Любимов Иван Никанорович 32 (1905-1975)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 70.
Женился
1905: Родился. Отец: Любимов Никонор Никонорович, мать: Шмелёва София Сергеевна 21.
02.12.1934: Родилась Ольга (40-32)
1975: Умер
Жена: ....

33-23. Шмелёв Михаил Николаевич 33
Пол: мужской.
Родился. Мать: ..., отец: Шмелёв Николай Сергеевич 23.

34-24. Шмелёв Сергей Иванович 34 (06.01.1896-01.1921)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 24.
06.01.1896: Родился. Отец: Шмелёв Иван Сергеевич 24, мать: Охтерлоне Ольга Александровна.
01.1921: Умер

Поколение 7 ___

35-29. Дуракова Татьяна Андреевна 35 (1922-?)
Пол: женский.
Умерла
1922: Родилась. Отец: Дураков Андрей Сергеевич, мать: Любимова Ольга Никаноровна 29.

36-29. Любимов (Дураков) Андрей Андреевич 36 (1924-09.04.2006)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 82.
Женился
1924: Родился. Отец: Дураков Андрей Сергеевич, мать: Любимова Ольга Никаноровна 29.
13.10.1953: Родилась Татьяна (41-36)
09.04.2006: Умер
Жена: Усова Мария Васильевна, продолжительность жизни: 84.
17.04.1924: Родилась
29.04.2008: Умерла

37-30. Любимов Юрий Никанорович 37 (?-1944)
Пол: мужской.
Родился. Отец: Любимов Никанор Никанорович 30, мать: ... Ольга Васильевна.
1944: Умер

38-30. Любимова... 38
Пол: женский.
Родилась. Отец: Любимов Никанор Никанорович 30, мать: ... Ольга Васильевна.

39-31. Ольшевский Евгений Александрович 39 (1926-1984)
Пол: мужской, продолжительность жизни: 58.
Женился
1926: Родился. Отец: Ольшевский Александр Александрович, мать: Любимова Мария Никаноровна 31.
12.07.1956: Родилась Наталья Евгеньевна (42-39)
1984: Умер
Жена: .... Светлана Матвеевна, продолжительность жизни: 75.
1934: Родилась
2009: Умерла

40-32. Любимова Ольга Ивановна 40 (02.12.1934)
Пол: женский, возраст: 79.
Вышла замуж
02.12.1934: Родилась. Отец: Любимов Иван Никанорович 32, мать: ....
15.03.1964: Родился Вадим (43-40)
Муж: Елисеев Вадим Константинович.

Поколение 8 ___

41-36. Любимова Татьяна Андреевна 41 (13.10.1953)
Пол: женский, возраст: 60.
Вышла замуж
13.10.1953: Родилась. Отец: Любимов (Дураков) Андрей Андреевич 36, мать: Усова Мария Васильевна.
12.07.1979: Родился Олег Владимирович (44-41)
Муж: Дяченко Владимир Александрович, возраст: 59.
1955: Родился

42-39. Ольшевская Наталья Евгеньевна 42 (12.07.1956)
Пол: женский, возраст: 57.
Вышла замуж
12.07.1956: Родилась. Отец: Ольшевский Евгений Александрович 39, мать: .... Светлана Матвеевна.
1989: Родился Владимир (45-42)
Муж: Семенякин Андрей Владимирович, возраст: 51.
1963: Родился

43-40. Елисеев Вадим Вадимович 43 (15.03.1964)
Пол: мужской, возраст: 50.
Женился. Жена 1.
Женился. Жена 2.
15.03.1964: Родился. Отец: Елисеев Вадим Константинович, мать: Любимова Ольга Ивановна 40.
1995: Родилась София Вадимовна (46-43(1))
2009: Родилась Анастасия (47-43(2))
2013: Родился Иван (48-43(2))
2013: Родился Андрей (49-43(2))
Жена 1: Кузьменкова Елена Леонидовна.
Жена 2: Сиуда Надежда Леонидовна, возраст: 37.
1977: Родилась

Поколение 9 ___

44-41. Дяченко Олег Владимирович (Oleg Diaczenko) 43 (12.07.1979)
Пол: мужской, возраст: 34.
Женился
12.07.1979: Родился. Отец: Дяченко Владимир Александрович, мать: Любимова Татьяна Андреевна 41.
15.10.2010: Родилась Агата (50-44)
Жена: Анна Липинська, возраст: 33.
1981: Родилась

45-42. Семенякин Владимир Андреевич 44 (1989)
Пол: мужской, возраст: 25.
Женился
1989: Родился. Отец: Семенякин Андрей Владимирович, мать: Ольшевская Наталья Евгеньевна 42.
Жена: Потапова Олеся Вадимовна, возраст: 29.
1985: Родилась

46-43(1). Елисеева София Вадимовна 45 (1995)
Пол: женский, возраст: 19.
1995: Родилась. Отец: Елисеев Вадим Вадимович 43, мать: Кузьменкова Елена Леонидовна.

47-43(2). Елисеева-Сиуда Анастасия Вадимовна 46 (2009)
Пол: женский, возраст: 5.
2009: Родилась. Мать: Сиуда Надежда Леонидовна, отец: Елисеев Вадим Вадимович 43.

48-43(2). Елисеев Иван Вадимович 47 (2013)
Пол: мужской, возраст: 1.

49-43(2). Елисеев Андрей Вадимович 48 (2013)
Пол: мужской, возраст: 1.
2013: Родился. Мать: Сиуда Надежда Леонидовна, отец: Елисеев Вадим Вадимович 43.

Поколение 10 ___

50-44. Дяченко Агата Олеговна 45 (15.10.2010)
Пол: женский, возраст: 3.
15.10.2010: Родилась. Отец: Дяченко Олег Владимирович (Oleg Diaczenko) 43, мать: Анна Липинська.

ПРИЛОЖЕНИЕ ПИСЬМА.

2. Письма И.С. к сыну. (РГБ-НИОР Ф387 к9 е.х.23)
1.2.11.1916 . Открытое письмо. В действующую армию. 5 лёгкий мартирный парковый артиллерийский дивизион, 1 взвд, повозочный. Прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву.
Здравствуй, дорогой Сергушка, вчера послал тебе письмо. Твои получил. Норя (1)выдержал экзамен на прапорщика, очень тоскует по тебе. У него теперь за день живёт мышка ставит самовар топит печь я посоветовал сводить в кинематограф и сняться Назначили … 21 дивизии и 13 или 17. Напиши ему, всё ждёт. Книги я тебе завтра пошлю немного пока не напишешь получил ли. Газету высылать? Вот мой приказ: у тебя должны оставаться деньги непременно нам высылай, буду беречь да и нам могут понадобиться. Но конечно для тебя. Помни я дело говорю. У меня целей будет. Всё ещё пишу рассказ Журналы и газеты просят, а я не работаю, всё волнует. Иван Белоусов (2) сейчас просил привет передать, все кланяются. Книги мои идут хорошо. Суровые дни везде. Хвалят Русскую мысль, Вестник Европы, Русские записки – все. Русские ведомости просят рассказ, дам непременно. Переведи деньги, привей тиф, узнай о квартирных, напиши Норе. Всегда вставляй дату письма. Мамочка крепко целует. Я тоже. Милый! Все кланяются. Что ешь? Чисто ли у Вас? Что надо прислать? Следом пишу ещё. Милый наш мальчик! Твой … папа И.С.Шмелёв.
Приписка О.А.Шмелёвой.
Береги себя, мой дорогой мальчик. Успокой нас. Сделай прививку. Как хорошо ты вышел на открытке. Целую крепко, крепко. Пиши. Мама.

1)Норя – Любимов Никанор Никанорович (1896 – около 1943) двоюродный брат по отцу.
2) Иван Белоусов – поэт, друг И.С.Шмелёва.

2. 6.11.1916 Открытое письмо. Действующая армия. 5 лёгкий мортирный парковый артиллерийский дивизион, повозочный парк. Прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву.

Был Норька с командировкой. Будучи там в Полит. Музее на вечере в пользу Союза Городов – для подарков солдатам. Приглашали меня в новый журнал – летчики издают – хоть фантазию какую напишите! - для фронта. Согласился. Володя (1) просит сообщить, что жалел очень, что не застал тебя. Напиши, можно ли к тебе приехать? Я бы прикатил как-нибудь. Как это сделать? На нас наложили за квартиру 10 р. Пришлем тебе одну твою карточку. Напиши подробней как проводишь день. Деньги, если возможно, пришли. Я внесу в офицерское общество. Зачем тебе лишние деньги? А я сберегу. Категорическое повеление! И рожу не строй. В(ина) красного постараюсь достать. Пришлю. Написал бы чего тебе надо ещё. Так иной раз захочется тебя видеть, мой мальчуга! Невесела наша жизнь, только работой и спасаюсь. Книги мои идут хорошо, читают ещё старого Шмеля, любят. Отпустил бороду, увидал, что седой, чорт, становлюсь и опять сбрил. Эх, дорогой, когда-то мы с тобой купанёмся в море! Будем есть пирожки на станции перед звонком?! Милый мой малька, пиши чаще! Твой всегда папа Ив.Шмелёв.
Приписка О.А.Шмелёвой.
Дорогой мой сынка, целую, скучаю. Постараюсь прислать всё что ты любишь. Пришли мне … Ольга кланяется, соскучилась по тебе. Надя шлёт привет. Узнай, напиши когда можно ждать тебя в отпуск. Целую, мама.

(1)Володя – Мошинский Владимир Николаевич, друг семьи.

3.21.11.1916 Открытое письмо. Действующая армия. 5 Лёгкий мортирный парковый артиллерийский дивизион, повозочный парк, прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву.
Милый мой Сергейка, вот уже 4 дня нет от тебя известий. Последнее время нападает на меня тоска да и погода была мокрая. Приготовил я книги, пошлю в два приёма. Как вы устраиваетесь с баней? Сходи, если у Вас есть. Чистота необходима. Да и о прививках подумай. Напиши о своём душевном состоянии, не тоскуешь ли? Если бы дали тебе командировку! У нас нового ничего нет. Вчера с Володей был в Студии Худ. Т. Нет, тяжело и в театре. Сегодня так грустно на душе… Пиши больше, полней. В Сев. Записках, которые я посылаю, прочти статьи «из писем артиллериста» Это пишет человек философски образованный: интересно. Это сотрудник журнала, Степпун. Начало его Начало его писем я тебе сунул в чемодан, отыщи. Пиши точней, что тебе посылать, а то мы затрудняемся, что нужней. Где-то то ты теперь, мой милый мальчушка? Напекла мамка тебе пряников, попробовал. А я тебе две бутылки красного достал у Вересаева. Пошли ему привет. Его адрес: Зубовский б. 15-24 Викентий Викентьевич Вересаев. Целую тебя, Ив.Шмелёв.

4. 23.11.1916 Печатный текст. Конверта нет.
Милый мой Серёжка, сейчас 4 дня, погода тусклая, туманная. Галки собираются по ночлегам. Вон рассаживаются они по крышам, на снегу, у дымящихся труб, на тополе, вправо от окна, на доме Штрома. Уже фонари зажигают… Помнишь ты этот предвечерний свет короткого ноябрьского дня, когда спится и не знаешь – весна ли, осень ли – так… сумеречное, ленивое, тусклое. Бывало, в эти часы ты заваливался подремать, побренчав на мандолине… А моя машинка – чи-чи-чи-чи. Ты помнишь это? Теперь никто не слышит это – чи-чи. Мало пишу, скучно, погано на душе. А в окне темнеет и темнеет. И хочу я глядеть в эту серую водянистую мглу и представить пустынное место и такую же тусклоту, перелески, белые поля и лощинки, чернеющие кучки рощиц и огоньки окошек деревни, где ты. И вижу тебя. Здравствуй, мой дорогой милый наш мальчик! Нет, не могу представить. Если бы тихо подойти и заглянуть, оставить у стенки лыжи, стукнуть в оконце! А, не надо мечтать … Ждём твоего солдата. Обещал быть сегодня, всё готово тебе и я торопливо пишу письмо. Может быть, забыл, затерял адрес солдат твой? А ему надо 25 быть на фронте … Достал у Вересаева две бутылки красного. Было бы хорошо, если бы ты написал ему письмецо-открытку. Ещё лучше бы было, если бы / между нами, приложили руку и твои товарищи, которых ты угостишь вином. Напиши коротко, так хоть: " Глубокоуважаемый Викентий Викентьевич, шлю Вам добрый привет из Армии за виноград! Желаю от всего сердца радостной и крепкой работы. С искренним уважением … " Ну, прибавь, что найдёшь нужным про себя. Он с готовностью уступил мне пару. Если достанет Володя, пришлю 3 декабря ещё. Посылаю тебе какие мог книги, вторые экземпляры. Три ещё вышлю, что смогу. Посылаю газеты от 20-го и от 23-го с речами Пуришкевмча и Маркова. Знаменательно, и главное, о газете андреевской. Вот, брат, как я угадал всё и решительно ещё в июле, как ты знаешь, уклонился! Что только творится! Штюрмер изменник и ушёл уже. Теперь очередь за другими. Каждый день открываются новые скандалы. Жизнь России темна, темна. Получаете ли Вы там газеты? Голубчик, читай, будь в курсе времени. Сейчас наша жизнь переходит значительнейший рубеж. За ним или новая Россия, или постепенное отмирание. Не хочется писать тебе, сколько всякой грязи, сколько навоза, в которых кто-то проклятый спит и видит утопить Россию. Ещё раз прошу тебя о прививке – два, три раза привей. Голоушев говорил, что положительно необходимо. Ещё вот что. Узнай, можно ли устроить с квартирными. Говорят опять, что той бумажки достаточно. Мама очень просит. Жизнь дорожает с каждым днём … Устрой как-нибудь баню, вымойся хорошенько. Если бы ты заглянул к нам хоть на день на два. Володя ещё у нас, до 3-4 декабря. Достал я ему через Массалитинова билеты в Худ. Театр. Новостей никаких. Живём помаленьку, изо дня в день. Корнет а пистон … нигде его не достанешь. Зина позвонила из Серпухова – есть где-то у Сухареки за 35 руб., но надо уметь играть, чтобы определить, не продут ли, а никого нет, с кем бы поехать. А я не могу рискнуть. Мандолина будет готова сегодня вечером, пошлём с Загидулиным. С этим солдатом, если зайдёт посылаем два места. Да вот уже около пяти, а его нет и нет. От тебя нет писем с 17-го, уже шесть дней. Тяжело, дорогой, пиши чаще. Мы пишем аккуратно. Если ты мне дашь слово, что книги будут целы, я буду тебе посылать все новые. А ты возвращай по прочтении с оказией. Что надо из лекарств? Вот уже 31 день, как мы не видимся. Течёт и течёт время. И сколько его ещё протечёт и какими мы встретимся – кто знает! Я нигде не бываю, разве по делам только. Не хочется никуда, и не работается. Получил от Ценского письмо. Спрашивает про тебя. Напиши ему коротенькую открытку с приветом. Его адрес: Алушта, Таврическая губ. Почтовая контора, ящик 100. ЕВ. Сергею Николаевичу Сергееву-Ценскому. Его новую книгу "Наклонная Елена" – посылаю … Сейчас мамка заваливается подремать. Упал её башмак … Ты можешь представить всё, закрыть глаза и представить, как я лущу на машинке, у столика, при своей лампе. В окна глядит что-то синее, ночное. А я вот должен выдумывать, чтобы вообразить тебя. Вижу твоё почему-то усталое лицо, вижу сонно-спутанное, какое-то нерасчёсанное лицо Валясика и живой глаз Маруськи …. И только.
Адр. Смидовича-Вересаева: Зубовский бульвар, 15, кВ. 24.
Ну, дорогой мой мальчик, крепко тебя целую и обнимаю. Не забывай нас. Теперь наши мысли, большая часть нас устремлена в ту точку просторов где ты. И мы можем видеть её только на карте. Можно ли к тебе проехать и что для этого надо сделать: на всякий случай напиши. И пиши чаще. Только хоть два-три слова. Прошу тебя. А то мне неизвестность не даёт спокойно работать. Мой рассказ "Пианино д.6" будет напечатан 27-го.
Целую тебя …. Твой папка, И.Шмелёв.

5. 1 дек. 1916 г. Конверта нет. Машинописный текст.
Восемь дней стояло у меня на столе, прислонённое к твоему портрету, это запечатанное письмо, ждало этого негодяя Гопскаго-Жопскаго! Это негодный солдат, который не выполняет поручения офицера при полной возможности выполнить. Это предел нахальства и неизвинительной небрежности. Хуже! Это сознательная подлость! Сказал 15 ноября, что зайдёт, я сам пожал ему, подлецу, руку, сказал, что посылка будет ждать, он торжественно заявил, что зайдёт 23-го, мама изволновалась, пришлось съесть твою колбасу, выбросить фрукты и ещё что-то. И теперь приходится наваливать на Загидулина четыре места! А негодяй прокатил через Москву! Был в Москве у жены и не зашёл! Володя возмущён страшно такой распущенностью. Такого негодяя я бы под ружьё часов на десять закатал! А это потому он так, что лень ему было тащить для офицера посылку. И посылку-то небольшую – всего два маленьких места! Не знаю, в каком виде придёт вино. И теперь не могу больше послать вина – и так тяжело. А то бы я и ещё достал! Нет, этого Жопскаго надо строго отчитать. Отчитай его за меня, мошенника. Под ружьё не ставь, чёрт с ним, дело прошлое. А Загидулин молодчина, в срок явился, точно, пришёл утром сегодня, а вечером отправится. Дай ему на чай особо, а мы ему особо полтора р даём. Валясику особый малый свёрток мама шлёт и ещё баранки. Ты ему дай от нс на чай и поделись с ним там кой-чем. Бабушкины десять рублей не все использованы. Тётя Катя посылает фунт шоколаду, там написано. Пошли ей письмо и бабушке. Вот и всё. Посылаю тебе текущие газеты. В воскр. От 27-го мой рассказ в Рус Вед. Книгу III как-нибудь перешлю, когда из печати выйдет. Получили сегодня твою карточку, очень тусклую, и письмецо. Мошенник подлец этот Жопский. А по виду будто путный. Ты его не посылай, я его видеть не желаю, такого прохвоста. Посылай или татар, или пожилого, а то эти с ребячьими глазами – ничего, кроме баб, не соображают. Боялся опоздать. Врёт. Ничего он не боялся, а лень было. Жулик! Нового ничего, разве то только, что сегодня в газетах стало официально известно, что немцы предлагают приступить к мирным переговорам. Но только из этого ничего не получится. Работать мешает целый ряд дел и делишек. В издательстве скандал, Клестов мутит, весь раскрылся! В п (?) заседании 15 декабря будет бой в издательстве, кто кого перешибёт. Дело о вознаграждении редакторов, меня Вересаева и Бунина. Теперь члены – не писатели, которых мы посадили себе на шею, с Клестовым поднимают поход. Может кончиться тем, что писатели уйдут и организуют новое дело, выбрав свои книги. Тогда членам не писателям останется только смотреть на Клестова. Голоса делятся поровну, пока. Вчера звонил Чуковский, просил рассказ для Нивы. Говорит, что в скором времени издатели выступят с предложением мне дать мои книги в приложение к Ниве. Но это должно быть, состоится после войны. Вот тогда мы с тобой будем иметь тыс. 25 за это – только приложиться на год, а книги мои само собой будут мои же, и я их могу издавать. Как Короленко, Бунин, Горький, Вересаев. Вот тогда мы с тобой можем купить участок земли в Малороссии или на море. И я буду сажать дыни и арбузы, и пить своё вино. Вот! И это, конечно, будет. Вот что означает стук и «воробьи» моей машинки! Меня очень читают, меня узнают больше и больше. И, кажется, любят. Но это я тебе только говорю. Меня засыпали просьбами о рассказах, но я не могу быстро работать, а тут целый ряд всяких мелочей и тревог. Я не хочу давать пустяки, а уйти в себя мешает всё, Так-то, брат. Напиши Вересаеву, Ценскому – поклон тебе от него. Напиши Квасову – Д.А. 78 пех. дивизия, перевязочный отряд, ст. врачу Н.В.Квасову. Напиши Володе: Д.А. 95 Красноярский полк, пехотный, порочику В.Н. Мош.. . Обязательно. От него тебе письмо с мандолиной положено. Он уезжает 3-4 декабря. Поручик Бобров убит, - говорит, верно.
Опять наказываю:
1. Прививка
2. Баня!
3. Не рискуй и не напарывайся
4. Пиши на письмах дату!
5. Не запускай волосы! Стригись обязательно!
6. Пиши чаще и мы тебе будем отвечать незамедлительно.
7. Напиши о корнет а пистоне. Серёжа Куньев нашёл за 50 руб., но ты ничего не подтверждаешь – нужно? И с кем переслать, т.к. в посылках не берут, а я теперь не решаюсь покупать, м.б. не нужно.
8. Володя говорит, что адъютант Иркутского полка отсидел за длинные волосы 12 суток! Не бери с него примера!
Старайся посылать солдата аккуратного и чаще! Тогда будешь получать пряники. Почта принимает всё только в фабричной упаковке! Звонил вчера Коля Кутырин -- просил книг моих. Дал ему, сегодня он уехал на тот погиб. Кавк.. Сейчас мать зовёт кушать. Эх, выпил бы я теперь рюмицу, да Володя всё по губам мажет своим спиртом, а не достанет что-то. Ждёт. Ну, вот и всё, дорогой мой сынка … Ну, обнимаю тебя крепко, целую твои глазки, всю твою мордашку. Снимись получше да чтобы Машка была, Валясик и соответствующая обстановка. Мама шлёт тебе письмо. Деньги твои 125 руб. получили. Отнесу в банк. К твоим деньгам не прикоснусь. Посылай ещё, это тебя избавит от лишних трат. Регулярно посылай. Потом сам будешь доволен. Ты можешь посылать каждый месяц, минимум на мой взгляд, 80 руб. Теперь твоих денег у нас около 200 руб. Ну, роднушка, до свиданья. Если бы тебе удалось получить командировку на Рождество! Но не смею мечтать. Твой всегда крикун-папа. Как только получишь посылку – напиши!
Особый задушевный привет! От Вересаева тоже. Напиши им.

6.
7.
8.
9.
10.

11. 21.6.1917 Открытое письмо.
Запасн. полев. почт. Контора № 139. Действующая Армия. 5 легко-мортирный парковый артиллерийский дивизион. Прапорщику артиллерии Сергею Ивановичу Шмелёву.
Здравствуй Серёга! Получил ли известие, что мы в Крыму, в Алуште, у Ценского. Пиши Алушта, Таврическая губерния, почтовый ящик № 100, С.Н.Сергееву-Ценскому – для меня. Вот уж 6 дней здесь. Погода переменная.И грозы, и дожди. По тебе скучаем, ждём писем. Получишь … ?. Нового чего … хочу поработать. С.Н всё болеет, схватил малярию. У него прекрасная ферма. 19 коров и 5 телят, бычки – одна прелесть. Ты бы растаял от удовольствия. 17 свиней. Совсем помещик. Приезжай?! Меня, брат, не узнаешь: перестал бриться и поседел, как вершина Казбека. Покупаю у Тихомировых участок в 600 кв. саж. Будем груши сажать! 2 раза купался но одному тоска. Встревожила меня срочная телеграмма: болван издатель просил разрешить Ему 1000 руб. Папа Ваня.

Письма к Сергею Ивановичу Шмелёву от разных лиц.

(1)Письмо Мошинского Владимира к С.И.
1.Ну-с Серёжа, как ты живёшь? Чего не пишешь ничего? Я теперь в команде разведчиков младшим офицером, чувствую себя прекрасно, увлекаюсь делом … очень интересно и особенно мне как ярому охотнику. Вчера пошли в денную разведку и нас обстреляла артиллерия шрапнелью и это было первое артиллерийское крещение, … даже свои войска стреляют. Наша артиллерия гвоздит во-всю, что очень радует. А моя страсть рыболова проснулась здесь опять. Рыбу ловили раньше твоим способом, т.е. глушили, пока не замёрзла река, а теперь думаю ставить верши. Глушили очень много на большой реке: язей, леща, …, щуку. Вспоминаю своё пребывание на Протве. Сейчас сижу у себя в блиндаже, очень уютном, горит в печке, тепло, хорошо. Отдыхаю, сегодня не пошёл на разведку, так как ходил … напротив сидит разведчик «Васька» - девчонка, сегодня тоже не пошла на разведку и ждём пока разогреется ужин и приготовится немецкая каша … которая мне очень нравится. Очень интересный тип эта девчонка. Почти ничего женственного, так что её присутствия не замечешь, ругаемся во всю, говоришь глупости и она ничего, привыкла, так как в полку уже она долго, и сама говорит ужасные глупости, хотя из интеллигентной семьи. Ну и начал я здесь ругаться, тебе доложу, ужасно, да и иначе нельзя, так как русский человек тогда поймёт тебя, когда с ним будешь по-хорошему: и ругнёшь, и похвалишь. Да, ещё про разведчика Ваську: она очень истерична и по моему она благодаря своей истеричности попала на войну и самолюбива. Например достаточно несколько раз подтрунить над её героизмом как она закатывает истерику. Она участвовала во многих боях, была ранена осколками … (12 осколков) и в одной из атак получила благодарность от одного полковника, который не знал, что она девчонка (он в этой атаке командовал всеми разведчиками дивизии), а думал, что мальчик, сошёл с лошади, поблагодарил и поцеловал, представил к Георгиевскому, но узнав, что разведчик девчонка, ужасно смутился и представил только к Георгиевской медали. Она имеет их две. Сейчас притащили сетку, пойду поставлю, авось завтра будем есть рыбу. Здесь всё-таки хорошо и весело, пьём изредка красное вино, играем в преферанс, в общем не скучаем. Ну, до свидания, поклон маме и папе, пойду ловить рыбу.
Твой Володя.
Да, как поживают Маруся и Надя, может они соберутся когда-нибудь написать мне с тобой, буду очень рад. Недостаёт только книг, те которые взял – уже прочёл, и теперь нечего читать. Поклон всем знакомым, а Марусе и Наде в особенности. Володя.
Видишь не поленился, написал много.

(2) ПИСЬМА К С.И.Шмелёву от невесты.

1. Милый Сержек!
Не думай, что я не хотела приехать к тебе, нет – я опоздала на поезд и только потому не приехала. Сейчас вот сижу и плачу. Так мне обидно, что я не смогу увидеть тебя. Со всеми готова перессориться, что так поздно разбудили меня, я встала в 8 часов. Милый Сержек, как я стремилась, как хотелось увидеться, даже ночью часто просыпалась, всё боялась, как бы не проспать, а под утро, точно нарочно, крепко заснула. Ох, если бы знал, как обидно. Мой Сержек, я всё-таки не теряю надежды приехать в следующее воскресенье, если конечно тебе будет удобно, тогда уже со мной не случится подобное несчастие. Ох, Серёжа, так хочется тебя увидеть, так много надо сказать тебе, давно, давно ведь мы не виделись, а ты ведь тоже был в Москве и не мог зайти на минутку. Сергей, ты знаешь? – ведь я сейчас плачу и наши знают о чём, они знают, что я опаздала на поезд (только папа не знает). О, Милый Сержик, мне самой даже странно, что я так плачу, точно ребёнок, которого обидели. Ну, Сержек, больше не буду плакать, а с нетерпением буду ждать следующего воскресения, когда я увижу тебя и крепко, крепко поцелую твою дорогую головку.
Пиши, целую тебя, твоя Мура.
Пиши, целую, целую, целую…

2. Москва 4 февраля.
Здравствуй Милый Сержек!
Ты опять не пишешь и мне приходится опять тебе напоминать о себе. Сержек, хоть бы ты приехал в Москву, мне так хочется увидеться и крепко, крепко поцеловать твой лобик, - бедный лобик, как он должно быть устал! Право, мой милый, я так соскучилась, так соскучилась, ну не могу выразить. Мысли только о любви, настроение скучное, почти нигде не бываю … а ведь весна скоро, опять будет много тепла и света, только будешь ли ты со мной, Сержек?! Неужели уйдёшь ещё дальше?*! … Сергей, ты знаешь, мне кажется, если бы я совершенно тебя не знала, мне было бы легче жить, а теперь, даже не могу без ужаса подумать о том, что мы с тобой должны расстаться.

3.
4.
5.
6.

7.Милый Сержек! Здравствуй радость моя. От тебя опять что-то нет никаких вестей? Здоров ли? Знаешь ли, милый Сержек, я виделась с Володей, он переведён в Калугу на несколько времени и вот я поспешила там побывать, прожила там 4 дня. Мой милый, если бы ты знал, сколько было радости при встрече и как тяжело расставаться. Вот уже 3 дня прошло, как я уже в Москве, а тяжёлое впечатление нашей разлуки ещё до сих пор преследует меня. Всё думаю, думаю о моём бедном братике Володьке и о тебе, моя радость. моя печаль. Время … красивое, тёплое, ласковое, а на душе тяжёлая грусть. Даже … , окружающих меня людей, почему то меня раздражает. Только одна радостная мысль, скорее бы увидеться с тобой. Я буду молиться, чтобы тебя отпустили, да мой милый, за всё время моего пребывания в Калуге я совершенно не могла молиться, и даже забыла о Боге. … мой Сержек, скорее бы, скорее бы увидеться, мне так тяжело без тебя, приезжай при первой возможности, я жду, жду. Ну, прощай … Я спешу кончить письмо. Мне почему-то стыдно моей грусти. Эти последние дни, чувствую себя не совсем хорошо. Но это пустяки, просто я слишком напряжённо жду тебя и мне кажется, ты скоро обязательно приедешь. Ну, целую крепко тебя и надеюсь скоро обязательно увидеться. Буду молиться усердно. Крепко, крепко прикрепко целую.
Твоя Мура.
P.S. К тебе собираюсь, да всё думаю не совсем удобно.

8. Милый Сержек.!?!
Я беспокоюсь… Терпение моё кончается, если на это письмо не получу ответа, приеду к тебе сама и разыщу тебя там. Я не знаю что делать, может быть ты серьёзно болен, мне хочется знать, мне необходимо знать. Скучаю, скучаю, ну, что же ты право ничего не напишешь о себе.

9. Здравствуй Милый Сержек! Поздравляю тебя с Новым Годом и желаю счастья. Милый Сержек, я очень о тебе соскучилась, как хочется увидеться с тобой, поговорить. Милый мой, у нас опять несчастья. Всё относительно Володи, увидемся всё расскажу. … приехала и привезла столько неприятности и слёз. … скорее бы увидеться с тобой. Милый Серёжек, я так тоскую, так неспокойна. Как-то ты поживаешь, здоров ли? Береги себя Сержек, я так боюсь за тебя, так люблю милый, будь здоров. Пиши Сержек, я больше не могу. Целую тебя крепко. Твоя Мура. Пиши. Целую, целую, целую… Собираюсь к тебе к

(3) Письмо Г.Кутырина к С.И.Шмелёву.

Письмо Кутырина Григория Александровича к Шмелёву С.И.

1 Дорогой мой Сержик (видишь ли, прости меня, но у тебя столь неудобное в смысле уменьшения и ласкательности имя, что не могу ни как приспособиться, а потому остановился на сём офранцузенном неблагозвучие. Милый мой учениче … , козлище … и к дому новому приблудшее, Настало время скорбное и … сладость твоего.. Увы мне бедному!.. Видишь ли все говорят, что надо теперь же озаботится своей судьбою если хочу куда либо попасть. И вот милый во первых … обращаюсь к тебе друже. Попробуй разузнать позондировать у себя в батарее. Ведь есть вероятно люди хорошо к тебе относящиеся. Нельзя – ли мол каким-нибудь праведным или неправедным «каком» втиснуть меня старую … к Вам в дивизион на правах вольнопёра. Записан я вольноопределяющимся 27 лет минёр в ма … Отсрочка для государств. экзаменов имею до 1 июня. Если таковая возможность попасть к Вам найдётся то узнай пообстоятельнее что я должен сделать, когда подавать просьбу, кому, какк, может быть мне надо сейчас же с кем-нибудь повидаться в Серпухове. …, что не попаду никуда и предётся идти в пехотное училище или в батальон запасной, а потому очень прошу тебя похлопочи и разузнай всё пообстоятельнее и напиши мне потолковее. Первый экзвмен у меня 8 февраля. Сотрясалось!! Душа у меня вельми тёмная, … и консистенцию напоминает медвежье кало (пробка – тожь) после зимней спячки, местное обиталище ея (сиречь души) пониже спины в месте злачном и непокойном называемом (…).
Дорогой мой прости, за хлопоты еже доставляю тебе. Но помни ведь было время я обливался кровью горячею сокрушаясь по твоему поведению еже называется блуд на потребу бахусу. Теперь плюйся и обливайся … но помоги.
У твоих давно не был. Они раскисают маленько. Их надо бы маленько порастрясти, встряхнуть. Желаю голубчик во всём успеха и радости.
Муся-то твоя чуть слёзы льёт о блестящем прапоре.
Ну целую в носик жму крепко лапу.
Оля всё хворает. Тебе шлёт привет ….
Твой брат Григорий Кутырин.
2.Сын сладчайший!, … мiй безтолковiй понеже глуп еси яще болезнею велего страждении уже блудом суесловия зовётся. Почто ввергнул еси сердце моё любвиобильном страхе, трясцею лихоманскою потрясающею, тело мое … Аз блудный сын земли … в страхе и скорби пребываю за твоё суесловие богопротивное; аз «педалогич» наукой забирал денно и нощно сокрушаюсь по твоём чреве погханом або не треснуло кашею и … обжирался. Денно и нощно молю отца господа да пошлёт тебе продрест … ещё несе тебя жижно да крутого сорок дней сорок ночей … по скрыжалям заветным..
Милому Сергуну шлю привет и пожелания лучшие, которые только могу придумать. … в феврале экзамены государственные и я трепещу, то гусиною кожею покрываюся. Сейчас идут экзамены, которые частно зачтутся за государственные. Надо много и серьёзно работать. А времени и какой-то нравственной силы бодрости – суметь сесть отвлечься …, продуктивно …

На голом пузе

В мае месяце иду по твоим следам и если не удастся устроиться в Московскую артиллерийскую бригаду, то обращусь к Вашему содействию, мой неуважительный изнутро-рыкающий … Заходил раза 3-4 к твоим – хандрят. Дядя Ваня так брыкает, теперь когда ругается и ругает всех и вся, что ближе

В общем Москва стоит на месте.

Оля шлёт привет.

В июне этого года исполняется 60 лет со дня смерти Ивана Шмелева Шмелёв, Ива́н Серге́евич (21 сентября (3 октября) 1873, Москва — 24 июня 1950, Бюси-ан-От близ Парижа) — русский писатель.

Содержание Биография Иван Сергеевич Шмелёв родился в Кадашёвской слободе Замоскворечья 21 сентября 1873 года (по старому стилю). Дед Ивана Сергеевича — государственный крестьянин из Гуслицкого края (Богородского уезда Московской губернии) — поселился в Москве после пожара 1812 г. Отец писателя принадлежал к купеческому сословию, но торговлей не занимался, а был подрядчиком, хозяином большой плотничьей артели, а также держал банные заведения. Окончив гимназию, в 1894 г. Шмелёв поступил на юридический факультет Московского университета. Первый рассказ Шмелёва «У мельницы» был опубликован в журнале «Русское обозрение» в 1895 г. Осенью 1895 г. совершил поездку в Валаамский монастырь. Результатом этого путешествия явилась его книга — очерки «На скалах Валаама», опубликованная в Москве в 1897 г. После окончания университета в 1898 г. в течение года проходил военную службу, затем восемь лет служил чиновником в глухих местах Московской и Владимирской губерний. Особую известность получили произведения, написанные под воздействием первой русской революции (повести «По спешному делу», «Распад» (1906); рассказы «Вахмистр» (1906), «Иван Кузьмин» (1907)). В 1911 году Шмелёв написал одно из своих значительных произведений — «Человек из ресторана», имевшее оглушительный успех; оно было экранизировано в СССР в 1927 году (реж. — Я. Протазанов, в ролях: М. Чехов, В. Малиновская, И. Коваль-Самборский). Памятник писателю И. С. Шмелёву, в Москве в Большом Толмачёвском переулке В 1912 году было организовано издательство «Книгоиздательство писателей в Москве», членами-вкладчиками которого стали И. А. Бунин, Б. К. Зайцев, В. В. Вересаев, И. С. Шмелёв и др. Всё дальнейшее творчество Шмелёва 1900-х связано с этим издательством, издавшим собрание его сочинений в восьми томах. Публикуются повести и рассказы («Стена», «Пугливая тишина», «Волчий перекат», «Росстани» и др.), вышедшие в течение 1912—1914. Во время Первой мировой войны сборники его рассказов и очерков «Карусель» (1916), «Суровые дни», «Лик скрытый» (1917), в котором появился рассказ «Забавное приключение», заметно выделялись на фоне казённо-патриотической беллетристики своей искренностью. Февральскую революцию встретил восторженно, к Октябрьской проявил полную непримиримость, усугубленную тем, что его единственный сын Сергей, офицер добровольческой армии генерала Деникина, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян. В конце 1922 г., после недолгого пребывания в Москве, Шмелёв вместе с супругой Ольгой Александровной уехал в Берлин, затем в Париж, где жил в эмиграции. Создавал рассказы, в которых глазами очевидца описал нравы новой власти — «Солнце мёртвых» (1923), «Каменный век» (1924), «На пеньках» (1925). С годами в творчестве Шмелёва центральное место заняли воспоминания о прошлом («Богомолье» (1931), «Лето Господне» (1927-48)). За рубежом И. С. Шмелёв выпустил более двадцати книг. В эмиграции Шмелёва связывала глубокая дружба с русским философом И. А. Ильиным; их переписка, являющаяся важным свидетельством политического и литературного процесса в русской эмиграции, продолжалась почти четверть века, до самой смерти Шмелёва, и насчитывает 233 письма Ильина и 385 писем Шмелёва. И. С. Шмелёв умер 24 июня 1950 г. близ Парижа от сердечного приступа. В 2000 г. по инициативе русской общественности и при содействии Правительства России прах И. С. Шмелёва и его супруги был перевезён в Москву и перезахоронен в некрополе Донского монастыря. [править] Семья Шмелёвых. Предки и потомки писателя ◄Первое поколение * Аксинья Васильевна (1743--?) ◄Второе поколение * Иван Иванович Большой (1784--?) жена Ульяна Васильевна (1788--?) * Иван Иванович Меньшой (1785 — не ранее 1823) жена Устинья Васильевна (1792 — после 1863) ◄Третье поколение * Андрей Иванович (1807--?) * Захар Иванович (1809--?) * Анна Ивановна (1810--?) * Василий Иванович (1812 — не ранее 1869) жена Надежда Тимофеевна (1818 — не ранее 1880) * Акулина Ивановна (1813--?) * Пелагея Ивановна (1814—1880) * Андрей Иванович (1815--?) * Гаврила Иванович (март 1816 — декабрь 1816) * Иван Иванович (1819 — после 1872) жена Пелагея Петровна (1821—1863) ◄Четвёртое поколение * Егор Васильевич (1838—1897) жена Екатерина Семёновна (1843--?) * Сергей Иванович (1842—1880) жена Евлампия Гавриловна Савинова (1846—1932) * Павел Иванович (1847 — до 1873) * Анна Ивановна (1852--?) * Любовь Ивановна (1854--?) ◄Пятое поколение * Мария Егоровна (1866?--?) * Елизавета Егоровна (в замужестве Семенович; 1866?--?) * Алексей Егорович (1867—1887) * София Сергеевна (в замужестве Любимова; 1868--?) * Мария Сергеевна (1869--?) * Николай Сергеевич (1871—1928) * Сергей Иванович (1875--?) * Иван Сергеевич (1873—1950) писатель жена Ольга Александровна Охтерлони (1875—1936) * Екатерина Сергеевна (1879 — после 1918) ◄Шестое поколение * Сергей Иванович Шмелёв (1896—1920/1921) * Екатерина Никаноровна Любимова * Мария Никаноровна Любимова (1903 — конец 80-х гг.) муж Александр Александрович Ольшевский * Ольга Никаноровна Любимова муж Андрей Сергеевич Дураков * Андрей Никанорович Любимов (?--1936) * Никанор Никанорович Любимов (1896--?) жена Ольга Васильевна (? — начало 70-х) * Иван Никанорович Любимов (1905—1975) ◄Седьмое поколение * Андрей Андреевич Любимов (Дураков) (род. 1924) жена Мария Васильевна Усова (род. 1924) * Татьяна Андреевна Дуракова * Ольга Ивановна Любимова (род. 1934) муж Вадим Константинович Елисеев * Евгений Александрович Ольшевский (1926—1984) ◄Восьмое поколение * Татьяна Андреевна Любимова (род. 13-10-1953) муж Владимир Александрович Дяченко (род. 1955) * Вадим Вадимович Елисеев (род. 1964) жена Елена Леонидовна Кузьменкова * Наталья Евгеньевна Ольшевская муж Андрей Владимирович Семенякин ◄Девятое поколение * Олег Владимирович Дяченко, Oleg Diaczenko (род. 12-07-1979) жена Анна Липинська (род. 1981) * София Вадимовна Елисеева (род. 1995) [править] Произведения * На скалах Валаама 1897 * По спешному делу , 1906 * Вахмистр , 1906 * Распад , 1906 * Иван Кузьмич , 1907 * Гражданин Уклейкин , 1907 * В норе , 1909 * Под небом , 1910 * Патока , 1911 * Человек из ресторана , 1911 * Неупиваемая чаша , 1918 * Карусель , 1916 * Суровые дни , 1917 * Лик скрытый , 1917 * Степное чудо, сказки , 1921 * Солнце мёртвых , 1923 * Как мы летали, 1923 * Каменный век , 1924 * На пеньках , 1925 * Про одну старуху , 1925 * Въезд в Париж , 1925 * Свет разума , 1926 * Русская песня , 1926 * История любовная , 1927 * Наполеон. Рассказ моего приятеля , 1928 * Солдаты , 1930 * Богомолье , 1931 * Лето Господне , 1933—1948 * Старый Валаам , 1935 * Родное , 1935 * Няня из Москвы , 1936 * Рождество в Москве, Рассказ делового человека , 1942—1945 * Пути небесные , 1948 * Иностранец, 1938 * Переписка * Мой Марс [править] См. также * Лето Господне * Это было, 1919 * Чужой крови, 1918-1923 В этом году, 24 июня, исполняется ровно 60 лет с того печального дня 1950 года, когда вдали от Родины, под Парижем, покинул этот мир замечательный русский писатель Иван Сергеевич Шмелев. Это достойный повод совершить экскурсию по тихим улицам и переулкам его любимого Замоскворечья.

У каждого - свое
Однажды в годы моей студенческой юности мы с университетскими друзьями по обыкновению весело отмечали успешное окончание сессии в уютном недорогом ресторанчике в окрестностях Пятницкой улицы. И также традиционно спорили, на этот раз о том, какой из районов старой Москвы был наиболее популярен у писателей. Среди претендентов назывались и Арбат, и Плющиха, и Тверской бульвар, но пальмой первенства в конце концов было увенчано Замоскворечье. И это, по нашему единодушному мнению, было справедливо и заслуженно.
Действительно, в разные годы в Замоскворечье жили великий драматург А. Н. Островский, могучий титан русской литературы Лев Николаевич Толстой, гениальный Антон Павлович Чехов, талантливый и самобытный поэт Аполлон Григорьев .
Кстати, именно этот последний дал своему родному району необычайно трогательную характеристику: «Вот тут-то… началось мое несколько сознательное детство, то есть детство, которого впечатления имели и сохранили какой-либо смысл. Родился я не тут, родился я на Тверской; помню себя с трех или даже с двух лет, но то было младенчество. Вскормило меня, возлелеяло Замоскворечье».
Но самое яркое, эмоциональное, выстраданное и глубоко пронзительное признание в безграничной любви к этому удивительному пространству старой Москвы прозвучало в жемчужине позднего творчества выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева, в его повести «Лето Господне»: «…едем на Постный рынок… Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели… и выбоины стен говорят мне о давнем-давнем. Это не кирпичи, а древний камень, и на нем кровь, святая… Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом, доносит гул. Черно - до Устьинского моста, дальше… Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ, кружится голова от гула. А внизу тихая белая река, крохотные лошадки, санки, ледок зеленый, черные мужики, как куколки. А за рекой, над темными садами, - солнечный туманец тонкий, в нем колокольни-тени, с крестами в искрах, - милое мое Замоскворечье».

Старая вера
Болото, Кадаши, Канава, Каменный и Устьинский мосты - все это с раннего детства родные для Шмелева названия. Он родился в Кадашевской слободе Замоскворечья 21 сентября 1873 года по старому стилю. Дед писателя был государственным крестьянином. Он родился в Гуслицах - весьма обширной местности в составе Богородского уезда Московской губернии. Ныне это южная часть Орехово-Зуевского района Московской области и ряд селений, входящих в состав Егорьевского района Подмосковья.
С давних пор этот край населяли старообрядцы. Возможно, к их числу принадлежал и дедушка Ивана Шмелева . Кстати сказать, из этих же мест, из Гуслиц, вышли предки семейства выдающихся российских предпринимателей - Морозовых, исповедовавших разные направления старообрядчества.
Не исключено, что именно старообрядческие корни оказали решающее влияние на дальнейшую судьбу и рода Шмелевых - в первую очередь, на выбор рода занятий и места жительства. В Замоскворечье издавна жили верою предков. Свято чтили и строго соблюдали обычаи старины, не нарушали вековых традиций, держались степенно, на все имели свой взгляд и отличались неприятием любого стороннего опыта и суждения.
Чужаков здесь не жаловали. А домашняя жизнь была скрыта от постороннего взгляда высокими заборами, за которыми цвела сирень, желтели кусты акации, пыхтели самовары в беседках да брехали сторожевые псы.
В Замоскворечье преимущественно жило купечество. Все даровитое купечество Российской империи тянулось к Москве! Приведем только самые известные купеческие фамилии: Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Бахрушины, Найденовы, Третьяковы, Щукины, Прохоровы, Алексеевы, Солдатенковы, Шелапутины, Куманины, Зимины, Якунчиковы, Хлудовы, Мамонтовы, Сапожниковы, Боткины, Мазурины, Абрикосовы, Вишняковы, Рукавишниковы, Коноваловы, Красильщиковы, Ушковы, Шведовы, Второвы, Тарасовы, Цветковы, Елисеевы, Кокоревы, Ермаковы, Губонины… Многие из этих фамилий явно или тайно придерживались старого церковного обряда, дониконовского.
Церковные реформы патриарха Никона и царя Алексея Михайловича принесли неисчислимые бедствия совестливой, несокрушимой в вере России. XVII век для нашего народа - время испытания живота и духа. Живота - Смутой, духа - переменами в обряде, в Символе веры.
Однако из всякого худа, как из кипящего молока, наш народ выходит молодецмолодцом, краше прежнего, мудрее, могучее.
В России все ведь не так, как в разумной Европе. В России делового человека породил не капитализм - столп материализма, а старообрядчество - несокрушимый дух.
Для старообрядцев пойти на государственную службу, где церковь всего лишь одно из министерств, было равносильно отступничеству от истинной православной веры. Но куда девать стремление быть полезным человеком? И поколение за поколением старообрядцы копили деньги, осваивали промыслы, заводили корабли, заводы, торговали, а потом уж и ворочали миллионами.
В Петербург старообрядца не заманишь, духом чужд, то ли дело Москва-матушка. Здесь работал капитал, собранный в заволжских скитах, в Гуслицах, на родине деда Ивана Сергеевича Шмелева, где подделывали древние книги и новые деньги, где нищенством сколачивали состояния.
Деловые люди, перебираясь в Москву, переходили в старую веру. Старообрядцу доверия больше, он свой. Московская купеческая табель о рангах проста. Читаем у В. П. Рябушинского: «В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывая векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали… как бы приличен он сам ни был. Процентщик».

Право отца
К купеческому сословию принадлежал и отец писателя, хотя торговлей не занимался, а был подрядчиком, хозяином крупной плотничьей артели. Теплыми воспоминаниями об отце наполнены страницы повести Ивана Шмелева «Лето Господне»: «Я долго стою и не решаюсь - войти? Скриплю дверью. Отец, в сером халате, скучный, - я вижу его нахмуренные брови, - считает деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и - звонко - серебро.
- Тебе чего? - спрашивает он строго. - Не мешай. Возьми молитвенник, почитай.
Ах, мошенники… Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы! Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку».
Сергей Иванович Шмелев, отец писателя, был оборотистым предпринимателем. Дело его процветало.
Благодаря завидной купеческой хватке, надежности и выдающимся организаторским способностям Сергею Ивановичу удавалось получать выгодные подряды. Спустя многие годы, находясь за рубежом, его сын напишет об этом в своей глубоко ностальгической повести: «Налево, с моста, обставленный лесами, еще бескрестный, - великий храм: купол Христа Спасителя сумрачно золотится в щели; скоро его раскроют.
- Стропила наши, под куполом-то, - говорит к храму Горкин, - нашей работки ту-ут!.. Государю Александр Миколаичу, дай ему Бог поцарствовать, генерал-губернатор папашеньку приставлял, со всей ортелью! Я те расскажу потом, чего наш Мартын-плотник уделал, себя государю доказал…
Во всех мы дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет. Все со-бо-ра собрались, Святители-Чудотворцы… Спас на Бору, Иван Великий , Золотой Решетка… А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И до веку будет. Крестись».

Сохранившееся чудо
Сегодняшнее Замоскворечье справедливо считается одним из самых оживленных деловых центров современной российской столицы.
Ежедневно сотни тысяч людей едут в Замоскворечье на работу, спешат по своим делам, за покупками. Длинные вереницы дорогих иномарок паркуются у многочисленных офисов, банков, представительств отечественных и зарубежных корпораций.
Твердой поступью шагает глобализация по некогда тихим улочкам и переулкам. С утра и до глубокого вечера не смолкает бурлящий людской поток рядом со здешними станциями метро, названия которых уже давно известны всему городу и далеко за его пределами. На первый взгляд кажется, что все здесь происходит точно так же, как и всюду.

Так же, но не совсем так
Первое, что видит человек, выходя из вестибюля станции метро «Октябрьская»-радиальная это старинный храм Иоанна Воина на Якиманке. При выходе из станции метро «Третьяковская» пассажира радостно приветствует сияющий золотом купол знаменитой на всю Первопрестольную церкви, построенной на Большой Ордынке в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость». В поле зрения путника, покидающего станцию «Новокузнецкая», оказывается стройная линия старинных дворянских городских усадеб, восхищающая своим изяществом и плавностью. Над этой линией четко видны классические силуэты недавно отреставрированного храма в честь римского папы Климента, давшего название и одноименному переулку, соединяющему Большую Ордынку с Новокузнецкой улицей. И как бы глубоко ни были погружены в свои повседневные житейские проблемы столичные жители и гости, в Замоскворечье они невольно погружаются в удивительную атмосферу самобытного, чудом сохранившегося до наших дней уникального историко-культурного пространства старой православной Москвы. Кажется, что именно здесь, на этом пространстве, восстанавливается хрупкая связь времен, в человеческие сердца вселяется надежда, а души обретают давно забытую и, казалось бы, навсегда утраченную гармонию.
И сегодня в Замоскворечье мы еще можем найти названия, связанные с жизнью Ивана Сергеевича Шмелева.
С 1910 года он жил в Старомонетном переулке. По некоторым данным, знаменитый русский писатель был прихожанином очень красивой церкви Григория Неокесарийского («что в Дербеницах», как ее называли в старину), настоящей жемчужины Большой Полянки.
Этот древний храм настолько красив, что со времени постройки его называли в народе «красный», то есть прекрасный. Храм имеет интереснейшую историю, о которой стоит рассказать отдельно.
Церковь Григория Неокесарийского окружена многими легендами. По одной из них московский великий князь Василий II, возвращаясь из плена, наконец увидал родной Кремль. И так глубоко растрогался, что дал клятву - построить в этом месте храм. А поскольку это радостное для князя событие произошло 17 ноября 1445 года, в день Григория Неокесарийского, то именно этому святому и была посвящена новая церковь.
Поговаривали также, что именно в этом храме царь Алексей Михайлович венчался со своей женой Натальей Кирилловной Нарышкиной.
Имеются данные и о том, что здесь крестили Петра Первого. Новый храм оказался поистине великолепным. Первый этаж его расписан наподобие одного из известнейших российских памятников старины - церкви Воскресения на Дебре, что в Костроме. Изразцы храма на Полянке выполнены известным мастером Степаном Полубесом.
Эта церковь буквально поражала, завораживала москвичей. Аполлон Григорьев восхищался: «Остановитесь на минуту перед низенькой, темно-красной с луковица-миглавами церковью Григория Неокесарийского. Ведь, право, она не лишена оригинальной физиономии, ведь при ее созидании что-то явным образом бродило в голове архитектора, только это что-то в Италии выполнил бы он в больших размерах и мрамором, а здесь он, бедный, выполнял в маленьком виде да кирпичиком; и все-таки вышло что-то, тогда как ничего, ровно ничего не выходит из большей части послепетровских церковных построек. Я, впрочем, ошибся, сказавши, что в колоссальных размерах выполнил бы свое что-то архитектор в Италии. В Пизе я видел церковь Santa Maria della Spina, маленькую-премаленькую, но такую узорчатую и вместе так строго стильную, что она даже кажется грандиозною».

Домой, в Москву!
В уютном уголке Москвы, на тихой окраине старого Замоскворечья, между Ленинским проспектом и Шаболовкой, стоят древние стены мужского Донского монастыря. Монастырь был основан в 1591 году сыном Ивана Грозного, царем Федором Ивановичем, на том месте, где некогда возвышалась походная церковь преподобного Сергия - палатка с Донской иконой Божией Матери, считавшейся покровительницей воинов.
В юго-восточной части обители располагается старинный некрополь, где до настоящего времени находятся могилы грузинских царевичей (конец XVII - начало XVIII столетия); участников Отечественной войны 1812 года; декабристов В. П. Зубкова, М. М. Нарышкина, П. Н. Свистунова; философов П. Я. Чаадаева, С. Н. Трубецкого; писателей М. М. Хераскова, А. П. Сумарокова, И. И. Дмитриева; князей Я. П. Шаховского, М. М. Щербатова, Н. Е. Жуковского; поэта В. Л. Пушкина; архитектора О. И. Бове; художника В. Г. Перова; историков В. О. Ключевского, Н. И. и Д. И. Бантыш-Каменских и других деятелей русской культуры.
В 2000 году на старое кладбище Донского монастыря был перенесен прах Ивана Сергеевича Шмелева. Среди зарубежных русских писателей Иван Сергеевич - самый русский, так говорили о нем и Иван Бунин, и Константин Бальмонт, и Иван Ильин. Где бы писатель ни работал, в России или в вынужденной эмиграции, он, по его собственному признанию, писал «только о России, о русском человеке, о его душе и сердце, о его страданиях». Его последние произведения, как ни странно, самые светлые - «Пути небесные», «Богомолье», «Лето Господне». Написанные вдали от Родины, они тем не менее раскрывают для нас глубинный духовный смысл человеческой жизни.
Писатель завещал похоронить его и жену, как только будет возможным, на кладбище Донского монастыря, рядом с могилой отца. Так вернулся на Родину и обрел вечный покой в своем любимом Замоскворечье русский человек Иван Сергеевич Шмелев.

Письмо Ивана Шмелёва господину Оберу, защитнику русского офицера Конради*, как материал для дела.

Фото семьи Шмелевых (с супругой Ольгой Александровной и сыном Сергеем)

Сознавая громадное общечеловеческое и политическое значение процесса об убийстве Советского Представителя Воровского русским офицером Конради, считаю долгом совести для выяснения истины представить Вам нижеследующие сведения, проливающие некоторый свет на историю террора, ужаса и мук человеческих, свидетелем и жертвой которых приходилось мне быть в Крыму, в городе Алуште, Феодосии и Симферополе, за время с ноября 1920 по февраль 1922 года. Все сообщенное мною, лишь ничтожная часть того страшного, что совершено Советской властью в России. Клятвой могу подтвердить, что все сообщенное мною — правда. Я — известный в России писатель-беллетрист, Иван Шмелев, проживаю в Париже, 12, рю Шевер, Париж 7.

I. — Мой сын, артиллерийский офицер 25 лет, Сергей Шмелев — участник Великой войны, затем — офицер Добровольческой Армии Деникина в Туркестане. После, больной туберкулезом, служил в Армии Врангеля, в Крыму, в городе Алуште, при управлении Коменданта, не принимая участия в боях. При отступлении добровольцев остался в Крыму. Был арестован большевиками и увезен в Феодосию «для некоторых формальностей», как, на мои просьбы и протесты, ответили чекисты. Там его держали в подвале на каменном полу, с массой таких же офицеров, священников, чиновников. Морили голодом. Продержав с месяц, больного, погнали ночью за город и расстреляли. Я тогда этого не знал. На мои просьбы, поиски и запросы, что сделали с моим сыном, мне отвечали усмешками: «выслали на Север!» Представители высшей власти давали мне понять, что теперь поздно, что самого «дела» ареста нет. На мою просьбу Высшему Советскому учреждению ВЦИК, — Всер. Центр. Исполнит. Комит — ответа не последовало. На хлопоты в Москве мне дали понять, что лучше не надо «ворошить» дела, — толку все равно не будет. Так поступили со мной, кого представители центральной власти не могли не знать.

II. — Во всех городах Крыма были расстреляны без суда все служившие в милиции Крыма и все бывшие полицейские чины прежних правительств, тысячи простых солдат, служивших из-за куска хлеба и не разбиравшихся в политике.

III. — Все солдаты Врангеля, взятые по мобилизации и оставшиеся в Крыму, были брошены в подвалы. Я видел в городе Алуште, как большевики гнали их зимой за горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал. Они кутались в мешки, в рваные одеяла, что подавали добрые люди. Многих из них убили, прочих послали в шахты.

IV. — Всех, кто прибыл в Крым после октября 17 года без разрешения властей, арестовали. Многих расстреляли. Убили московского фабриканта Прохорова и его сына 17 лет, лично мне известных, — за то, что они приехали в Крым из Москвы, — бежали.

V. — В Ялте расстреляли в декабре 1920 года престарелую княгиню Барятинскую. Слабая, она не могла идти — ее толкали прикладами. Убили неизвестно за что, без суда, как и всех.

VI. — В г. Алуште арестовали молодого писателя Бориса Шишкина и его брата, Дмитрия, лично мне известных. Первый служил писарем при коменданте города. Их обвинили в разбое, без всякого основания, и несмотря на ручательство рабочих города, которые их знали, расстреляли в г. Ялте без суда. Это происходило в ноябре 1921 года.

VII. — Расстреляли в декабре 1920 года в Симферополе семерых морских офицеров, не уехавших в Европу и потом явившихся на регистрацию. Их арестовали в Алуште.

VIII. — Всех бывших офицеров, как принимавших участие, так и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них — инвалидов великой войны и глубоких стариков.

IX. — Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года, и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России, и что они желают остаться в России, — расстреляли в Ялте в январе-феврале 1922 года.

X. — По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии, в подвале Чеки и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего заграницу, за время террора за 2-3 месяца, конец 1920 года и начало 1921 года в городах Крыма: Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах, было убито без суда и следствия, до ста двадцати тысяч человек — мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны по материалам — бывших союзов врачей Крыма. По его словам, официальные данные указывают цифру в 56 тысяч. Но нужно считать в два раза больше. По Феодосии официально данные дают 7-8 тысяч расстрелянных, по данным врачей — свыше 13 тысяч.

Фото семьи Шмелевых (с супругой Ольгой Александровной и сыном Сергеем), 1917 год

XI. — Террор проводили по Крыму — Председатель Крымского Военно-Революционного Комитета — венгерский коммунист Бела-Кун. В Феодосии Начальник Особого Отдела 3-й Стрелковой Дивизии 4-й Армии тов. Зотов, и его помощник тов. Островский, известный на юге своей необычайной жестокостью. Он же и расстрелял моего сына.
Свидетельствую, что в редкой русской семье в Крыму не было одного или нескольких расстрелянных. Было много расстреляно татар. Одного учителя-татарина, б. офицера забили на-смерть шомполами и отдали его тело татарам.

XII. — Мне лично не раз заявляли на мои просьбы дать точные сведения — за что расстреляли моего сына и на мои просьбы выдать тело или хотя бы сказать, где его зарыли, уполномоченный от Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского, Реденс, сказал, пожимая плечами: «Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша…».

XIII. — Как мне приходилось слышать не раз от официальных лиц, было получено приказание из Москвы — «Подмести Крым железной метлой». И вот — старались уже для «статистики». Так цинично хвалились исполнители. — «Надо дать красивую статистику». И дали.

Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 года по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная Международная Комиссия могла бы получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле.

Я не мог добиться у Советской власти суда над убийцами. Потому-то Советская власть — те же убийцы. И вот я считаю долгом совести явиться свидетелем хотя бы ничтожной части великого избиения России, перед судом свободных граждан Швейцарии. Клянусь, что в моих словах — все истина.

Иван Сергеевич Шмелёв.

*Морис Конради - русский офицер (швейцарского происхождения), Георгиевский кавалер, участник Первой мировой войны и Белого движения. Галлиполиец. В эмиграции - в Швейцарии. 10 мая 1923 года в Лозанне, в ресторане отеля «Сесиль», Морис Конради застрелил советского дипломата Вацлава Воровского и ранил двух его помощников — Ивана Аренса и Максима Дивилковского. После этого он бросил пистолет (по другим рассказам — отдал его метрдотелю) и сдался полиции со словами: «Я сделал доброе дело — большевики погубили всю Европу… Это пойдет на пользу всему миру».